Глава 11

          Артём не запомнил, да и не запоминал дороги, понял только, что со станции его повели в туннель, но в какой из четырёх – он не знал. Его новый знакомый представился ему братом Тимофеем, и по дороге, и на серой, невзрачной Серпуховской, и в тёмном глухом туннеле, он говорил не прекращая:

-         Возрадуйся, о возлюбленный брат мой, ибо встретил ты меня на своём пути, и отныне всё переменится в жизни твоей. Закончился беспросветный мрак твоих бесцельных скитаний, ибо вышел ты к тому, что искал.

        Артём не очень хорошо понимал, что тот имеет в виду, потому что лично его скитания были далеки от конца, но розовый благостный Тимофей так складно и так ласково говорил, что его хотелось слушать и слушать, заговорить с ним на одном языке, благодарить его за то, что он не отверг Артёма, когда от него отвернулся весь мир.

-         Веруешь ли ты в Бога истинного, единого, о брат мой Артём?  - как бы невзначай полюбопытствовал Тимофей, заглядывая внимательно Артёму в глаза.

        Артём смог только неопределённо мотнуть головой и пробормотать нечто неразборчивое, что при желании можно было бы расценить и как согласие, и как отрицание.

-         И хорошо, и пречудесно, брат Артём, - ворковал Тимофей, - только лишь эта вера истинная спасёт тебя от вечных адовых мук и дарует тебе искупление грехов твоих. Потому что, - он принял вид строгий и торжественный, - грядёт царствие Бога нашего Иеговы, и сбываются священные библейские пророчества. Изучаешь ли ты Библию, о брат?

        Артём опять замычал, и розовощёкий на этот раз глянул на него с некоторым сомнением.

-         Когда мы придём в Сторожевую Башню, ты убедишься воочию, что Священную Книгу, дарованную нам свыше, изучать нужно и хорошо, и великие блага нисходят на вернувшихся на путь истинный. Библия – драгоценный дар Бога нашего Иеговы, она сравнима лишь с письмом любящего отца к отрокам его, - добавил он на всякий случай.

-         Знаешь ли ты, кто писал Библию? – чуть строго спросил он у Артёма.

        Артём решил, что больше притворяться смыслы не имеет, и честно покрутил головой.

-         Об этом, как и о многом другом, поведают тебе в Сторожевой Башне, и многое откроется глазам твоим, - посулил ему брат Тимофей. – А знаешь ли ты, что сказал Иисус Христос, сын Божий, своим последователям в Лаодикии? – и видя, что Артём отводит глаза в сторону, с мягким укором покачал головой. – Иисус сказал: «Советую купить у меня глазную мазь, чтобы, втерев её в глаза, ты мог видеть» (Откровение 3:18)  Но Иисус говорил не о телесной болезни, - подняв указательный палец вверх, подчеркнул брат Тимофей, и его голос замер на повышенной интригующей интонации, обещавшей любознательным удивительное продолжение.

        Артём немедленно изобразил живой интерес.

-         Иисус говорил о слепоте духовной, которую необходимо было исцелить, - раскрыл загадку розовый брат. – Так и ты, и тысячи других заблудших странствуют впотьмах, ибо слепы они. Но вера в истинного Бога нашего Иегову есть та мазь глазная, от которой глаза твои распахнутся широко и увидят подлинный мир, ибо зряч ты физически, но слеп духовно.

        Артём подумал было, что глазную мазь ему было бы очень хорошо дня четыре назад. Так как он ничего не отвечал, брат Тимофей решил, что эта сложная идея требует осмысления, и некоторое время молчал, позволяя ему постичь услышанное.

        Но через пару минут где-то впереди мелькнул свет, и брат Тимофей прервал его размышления, чтобы сообщить ему радостную весть:

-         Видишь ли там огни в отдалении? Сие есть Сторожевая Башня. Мы пришли!

        Никакой башней это не было, и Артём почувствовал лёгкое разочарование. Это был поезд, стоявший посреди туннеля обычный состав, фары которого несильно светились в темноте, освещая ближайшие пятнадцать метров. Когда брат Тимофей с Артёмом приблизились к нему, навстречу им из кабины машиниста спустился тучный мужчина в таком же балахоне, обнял розовощёкого и обратился к нему его тоже «возлюбленный брат мой», из чего Артём сделал вывод, что это скорее фигура речи, чем признание в любви.

-         Кто сей отрок? – ласково улыбаясь Артёму, низким голосом спросил тучный.

-         Артём, новый брат наш, который хочет вместе с нами идти по пути истинному, изучать святую Библию, и отречься от дьявола, - перечислил розовощёкий Тимофей.

-         Так позволь стражнику Башни приветствовать тебя, о возлюбленный брат мой Артём, - прогудел толстяк, и Артём опять поразился тому, что и он словно не замечает той нестерпимой вони, которой сейчас было пропитано всё его существо.

-         А теперь, - ворковал брат Тимофей, когда они неспеша продвигались по первому вагону, - прежде, чем пройдёшь ты на встречу братьев в Зал Царства, ты должен очистить тело твоё, ибо Иегова Бог наш чист и свят, и ожидает он, чтобы его поклонники сохраняли духовную, нравственную и физическую чистоту, а также чистоту в мыслях. (1 Петра 1:16) Мы живём в мире нечистом, - он с прискорбным лицом оглядел одежду Артёма, которая действительно находилась в плачевном состоянии, - и чтобы оставаться чистыми в глазах Бога, от нас требуются серьёзные усилия, брат мой! – заключил он, и втолкнул Артёма в обитый пластмассовыми листами закуток, сделанный недалеко от входа в вагон, попросив его раздесться, а потом минут пять хлестал его водой из резинового шланга, и даже вручил ему тошнотворно пахнущий брикет серого мыла.

        Артём не думать, из чего оно было сделано, во всяком случае, оно не только разъедало кожу, но и уничтожало мерзкий запах, исходивший от неё. По завершению процедуры брат Тимофей выдал ему относительно свежий балахон вроде своего и неодобрительно посмотрел на висевшую у него на шее гильзу, усматривая в ней идолопоклоннический талисман, но ограничился только укоризненным вздохом.

        Удивительно было и то, что в этом странном поезде, застрявшем невесть когда посреди туннеля и служащем теперь братьям пристанищем, есть вода и подаётся она под таким напором. Но когда Артём поинтересовался, что же за вода идёт из шланга и как им удалось соорудить подобное устройство, брат Тимофей лишь загадочно улыбнулся и отметил, что стремление угодить господу Иегове поистине подвигает людей на поступки героические и славные. Объяснение было более чем туманным, но им пришлось удовлетвориться.

        Затем они прошли во второй вагон, где между жёстких боковых диванов были устроены длинные столы, сейчас пустые. Брат Тимофей подошёл к человеку, колдовавшему над большими чанами, от которых шёл соблазнительный пар, и вернулся с большой тарелкой какой-то кашицы, оказавшейся вполне съедобной, хотя Артёму так и не удалось определить её происхождение.

        Пока он торопливо черпал облезшей алюминиевой ложкой горячую похлёбку, брат Тимофей умилённо созерцал его, не упуская возможности поделиться:

-         Не подумай, что я не доверяю тебе, брат, но твой ответ на мой вопрос о твоей вере в Бога нашего звучал неуверенно. Неужели ты мог бы представить себе мир, в котором нет Его? Неужели наш мир мог бы создаться сам по себе, а не в соответствии с мудрой волей Его? Неужели всё бесконечное разнообразие форм жизни, все красоты земли – он обвёл подбородком обеденный зал, всё это могло возникнуть случайно?

        Артём внимательно оглядел вагон, но не обнаружил в нём иных форм жизни, кроме них самих и повара. Снова пригибаясь к миске, он только издал скептическое урчание.

        Вопреки его ожиданию, его несогласие вовсе не огорчило брата Тимофея. Напротив, он заметно оживился, и его розовые щёки зажглись задорным боевым румянцем.

-         Если это не убеждает тебя в Его существовании, - энергично продолжил брат Тимофей, то подумай о другом. Ведь если в этом мире нет проявления Божественной воли, то это значит... – голос его замер, будто от ужаса, и только спустя несколько долгих мгновений, в которые Артём совсем потерял аппетит, он закончил - ...ведь это значит что люди предоставлены сами себе, и во всём нашем существовании нет никакого смысла, и нет никакой причины продолжать его... Это значит, что мы совсем одиноки, и некому заботиться о нас. Это значит, что мы погружены в Хаос, и нет ни малейшей надежды на свет в конце туннеля... В таком мире жить страшно. В таком мире жить невозможно.

        Артём не ответил ему ничего, но эти слова заставили его задуматься. До этого момента он видел свою жизнь именно как полный хаос, как цепь случайностей, лишённых связи, лишённых смысла, и пусть это угнетало его и соблазн довериться любой простой истине, наполнявшей его жизнь смыслом – каждая своим – был велик, он считал это малодушием и сам, сквозь боль и сомнения, всё больше укреплял себя в мысли, что его жизнь никому, кроме него самого, не нужна, и что каждый живущий должен противостоять бессмыслице и хаосу бытия, в одиночку или вместе с другими. Но спорить сейчас с ласковым Тимофеем ему совсем не хотелось.

        Наступило сытое, умиротворённое, благостное состояние, он чувствовал искреннюю признательность к этому человеку, который подобрал его, усталого, голодного, смердящего, тепло побеседовал с ним, а теперь помыл, накормил его, и дал ему чистую одежду. Хотелось хоть как-нибудь отблагодарить его, и поэтому, когда тот поманил его пальцем за собой дальше, обещая провести его на собрание братьев, Артём с готовностью вскочил с места, всем своим видом показывая, что он с удовольствием пойдёт и на это самое собрание, и вообще куда угодно.

        Для собраний был отведён следующий, третий по счёту вагон. Он был сейчас весь забит людьми самой разной наружности, но одетых в основном в такие же балахоны. В середине вагона, наверное, находилось небольшое возвышение, потому что человек, стоявший там, возвышался чуть ли не на пол-корпуса надо всеми, почти упираясь головой в потолок.

-         Тебе важно сейчас слышать всё хорошо, - наставляюще сказал Артёму брат Тимофей, расчищая дорогу нежными, гладящими движениями, и увлекая его за собой, к помосту.

        Человек, стоящий на нём, был довольно стар, на его грудь спускалась благообразная седая борода, а глубоко посаженные глаза непонятного цвета смотрели мудро и спокойно. Лицо его, не худое и не толстое, было изборождено глубокими морщинами, но выглядело от этого не стариковски беспомощно и бессильно, а мудро и словно излучало какую-то необъяснимую мощь.

-         Старейшина Иоанн, - с благоговением в голосе шепнул Артёму брат Тимофей. – Тебе сильно повезло, брат Артём, всё только начинается, и ты услышишь несколько уроков сразу.

        Старейшина поднял невысоко свою руку, давая знак, и шуршание и шёпот немедленно прекратились. Тогда он глубоким, звучным голосом начал:

-         Мой первым урок вам, возлюбленные братья мои, о том, как узнать, чего требует Бог. Для этого ответьте на три вопроса: какие важные сведения содержит Библия, кто её автор, и почему её надо изучать?

        Он говорил совсем просто, его речь очень отличалась от витиеватой манеры брата Тимофея, и Артём удивился тому, какие незамысловатые слова и обороты, какие короткие предложения использует старейшина. Но потом он огляделся по сторонам, и увидел, что большинство присутствующих поняли бы только такие слова, а розовощёкий Тимофей произвёл бы на них не большее впечатление, чем стол или стена. Тем временем седой старейшина объяснил, что в Библии говорится истина о Боге: кто он, и каковы его нормы. После этого он перешёл ко второму вопросу, и рассказал, что Библию на протяжении 1600 лет писали примерно 40 разных людей, но всех их вдохновлял Бог.

-         Поэтому, - заключил старейшина, - автор Библии – не человек, а Бог, живущий на небесах. (2 Петра 1:20) А теперь ответьте мне, братья, почему нужно изучать Библию? – и, не дожидаясь, пока братья ответят, сам всё разъяснил. – Потому что познание Бога и исполнение его воли, вопреки сопротивлению – залог вашего вечного будущего. Не все будут рады тому, что вы изучаете Библию, - предупредил он, - но не позволяйте никому помешать вам! – он обвёл суровым взором собравшихся.

Наступил минутная тишина, и старейшина, сделав глоток воды, продолжил.

-         Второй мой урок вам, братия, о том, кто такой Бог. Для этого ответьте мне на три вопроса:  кто такой истинный Бог и какое у него имя, какие самые главные его качества, и как следует поклоняться ему?

        Кто-то из толпы хотел было ответить на один из вопросов, но на него яростно зашикали, а старейшина, как ни в чём не бывало, стал отвечать сам:

-         Люди поклоняются многому. Но в Библии говорится, что есть лишь один истинный Бог. Он создал всё, что на небе и на земле. Раз он дал нам жизнь, поклоняться следует только ему одному. Как же зовут истинного бога? – возвысил голос старец, делая паузу.

-         Иегова! – грянул многоголосый хор.

        Артём с опаской огляделся по сторонам.

-         Имя Бога истинного – Иегова! – подтвердил старейшина. – У него много титулов, но только одно имя. Запомните имя Бога нашего, и называйте его не трусливо, по титулу, а прямо, по имени! Кто ответит мне теперь – каковы главные качества Бога нашего?

        Артём думал, что уж сейчас точно найдётся в толпе кто-нибудь достаточно образованный, чтобы ответить на этот вопрос. И стоявший неподалёку серьёзного вида юноша вытянул вверх руку, чтобы ответить, но старец опередил его:

-         Личность Иеговы открывается в Библии. Главные качества его – любовь, справедливость, мудрость и сила. (Второзаконие 32:4; Иов 4:8) В Библии говорится, что Бог милосерд, добр, готов прощать, великодушен и терпелив. Мы, подобно послушным детям, должны во всём подражать ему.

        Сказанное не вызвало возражений у собравшихся, и старец, огладив рукой свою роскошную бороду, спросил:

-         А теперь скажите мне – как следует поклоняться господу нашему Иегове?.. Иегова  говорит, что мы должны поклоняться только ему. Мы не должны почитать образы, картины, символы, и молиться им! Бог наш не будет делить славу с кем-то ещё! Образы бессильны нам помочь! – голос его грозно загремел.

        В толпе согласно зашумели, а брат Тимофей повернул к Артёму своё радостно сияющее лицо, и сказал:

-         Старейшина Иоанн – великий оратор, и благодаря ему братство наше растёт с каждым днём, и ширится число последователей веры истинной!

        Артём кисло улыбнулся. Пока пламенные речи старейшины Иоанна не производили на него того зажигательного эффекта, который так возбуждал всех остальных. Но, может, стоило послушать дальше?

Одним мановением руки старейшина Иоанн остановил всеобщую истерию, чтобы завершить собрание последним, пятым уроком.

-         Что Бог замыслил для земли? – обратился он к присутствующим, вопросительно разводя руками. – Иегова сотворил землю, чтобы на ней вечно и счастливо жили люди! Он хотел, чтобы землю населяло праведное, радостное человечество. (Псалом 113:24) Земля никогда не будет уничтожена. Она будет существовать вечно! – пообещал он.

        Артём не выдержал и фыркнул, и на него тут же устремилось несколько гневных взглядов, а брат Тимофей погрозил ему пальцем.

-         Первые люди, Адам и Ева, согрешили, намеренно нарушив закон Бога. Поэтому Иегова изгнал их из рая, и рай был утерян. (Бытие 3:1 – 6) Но Иегова не забыл, для чего сотворил землю. Он обещал превратить её в рай, в котором будут вечно жить люди. Как Бог исполнит свой замысел? – поинтересовался старец у самого себя.

        Судя по затянувшейся паузе, сейчас должен был последовать ключевой момент, и Артём весь обратился в слух.

-         Прежде чем земля станет раем, должны быть удалены злые люди (Псалом 36:38) – зловеще произнёс Иоанн. Нашим предкам было завещано, что очищение случится в Армагеддоне – Божьей войне по уничтожению зла. Затем Сатана будет скован на 1000 лет.  Не будет никого, кто вредил бы земле. В живых останется только народ Бога! 1000 лет над землёй будет править Царь Христос Иисус!

        Старец обратил свой пылающий взор на ближние ряды присутствующих и медленно оглядел их.

-         Понимаете ли вы, что это значит? Понимаете ли вы, что это значит? Божья война по уничтожению зла уже закончена! То, что случилось с этой грешной землёй – это и есть Армагеддон! Зло испепелено! Согласно предречённому, выживет только народ Бога. Мы, живущие в метро – и есть народ Божий! Мы выжили в Армагеддоне! Царство Божие грядёт! Вскоре не будет ни старости, болезней, смерти! Больные избавятся от недугов, старые вновь станут молодыми! (Иов 32:35, Исаия 33:24) При Тысяселетнем Правлении Иисуса верные Богу люди превратят землю в рай, Бог воскресит к жизни миллионы умерших!

        Артём вспомнился разговор Сухого с Хантером, о том, что уровень радиации на поверхности не упадёт в течение по крайней мере 50 лет, о том, что человечество обречено, что грядут другие виды... Старец же не пояснял, как именно произойдёт так, что поверхность земли превратится в цветущий рай, и хотя Артёму хотелось спросить его, что за жуткие растения могут цвести в этом выжженном раю, и какие люди осмелятся подняться наверх, чтобы населить его, и были ли его родителями детьми Сатаны и за это ли погибли в войне по уничтожению зла, но он не сказал ничего из этого. Такая горечь и такое недоверие переполнили его, что глазам стало горячо и он со стыдом проследил влажный путь слезы вниз по щеке. Собравшись с силами, он произнёс вслух только одно:

-         А скажите, что говорит Иегова, Бог наш истинный, о безголовых мутантах?

        Вопрос повис в воздухе. Старейшина Иоанн не удостоил его даже взглядом, но стоявшие рядом с ним оглянулись на него испуганно и отчуждённо, и вокруг него тут же образовалась пустота, такая же сфера отчуждения, словно он снова испускал зловоние. Брат Матфей взял его было за руку, но Артём с силой вырвался и расталкивая тесно толпившихся братьев, стал пробираться к выходу. Несколько раз ему пытались поставить подножку, однажды кто-то даже ударил кулаком в спину, и вслед нёсся возмущённый шёпот.

        Он выбрался из Зала Царства и пошёл через столовую. Здесь теперь было много народу, все сидели за столами, перед ними стояли пустые алюминиевые миски, а посередине происходило что-то любопытное, и все глаза были устремлены туда.

-         Прежде чем мы приступим к трапезе, братия, - говорил худой невзрачный человек с кривым носом, - давайте послушаем маленького Давида и его историю, которая дополнит услышанную сегодня проповедь о насилии.

        Он отошёл в сторону, и его место занял пухлый курносый мальчик с зачёсанными белёсыми волосами.

-         Он был в ярости, и хотел меня поколотить, - начал Давид тем тоном, каким обычно дети рассказывают заученное наизусть стихотворение. – Наверное, просто потому, что я был маленького роста. Я попятился от него и закричал: «Стой! Подожди! Не бей меня! Я же тебе ничего не сделал. Чем я тебя обидел? Ты лучше расскажи, что случилось?» - и лицо Давида приняло отрепетированно-одухотворённое выражение.

-         И что же сказал тебе этот ужасный громила? – взволнованно вступил худой.

-         Оказалось, что кто-то украл его завтрак, и он просто выплеснул раздражение на первого встречного, - объяснил Давид, но в его голосе что-то заставляло усомниться в том, что он сам хорошо понимает смысл только что сказанного им.

-         И как ты поступил? – нагнетая напряжение, давил худой.

-         Я просто сказал ему: «Если ты меня побьёшь, это не вернёт тебе твой завтрак», и предложил ему вместе пойти к брату повару, чтобы рассказать ему о случившемся. Мы попросили для него ещё один завтрак. Он пожал мне после этого руку и всегда был со мной дружелюбен.

-         Присутствует ли здесь обидевший маленького Давида? – внезапно спросил худой следовательским голосом.

        Вверх тут же взметнулась рука, и какой-то крупный парень лет двадцати с глупым и злобным лицом начал пробираться к импровизированной сцене, чтобы рассказать, какое чудесное действие на него оказали слова маленького Давида. Ему это далось непросто, малыш был явно способнее в заучивании слов, смысла которых он не понимал. Когда представление закончилось, и маленького Давида и раскаявшегося громилу проводили одобрительными аплодисментами, худосочный тип снова заступил на их место и задушевно обратился к сидящим:

-         Да, кроткие слова обладают огромной силой! Как говорится в Притчах, «кроткая речь переламывает кость» (Притчи 25:15)! Мягкость и кротость – не есть слабость, о возлюбленные братья мои, за мягкостью скрывается огромная сила воли! И примеры из Святой Библии доказывают это! – и, найдя в замусоленной книжке нужную страницу, он воодушевлённо принялся зачитывать какую-то историю.

        Артём двинулся дальше, провожаемый удивлёнными взглядами, и наконец выбрался в первый вагон. Там его никто не задерживал, и он хотел было выйти на пути, но стражник Башни, добродушный и невозмутимый толстяк, приветствовавший радушно его при входе, перегородил теперь ему своей тушей путь, и нахмурив густые брови, спросил строго, имеет ли Артём разрешение на выход. Обойти его никак было нельзя, он заполнял собой весь проход, и оттолкнуть его тоже казалось невозможным.

Подождав с полминуты объяснений, охранник с сухим треском размял свои кулачищи и двинулся на Артёма. Загнанно оглядываясь по сторонам, тот вспомнил историю маленького Давида. Может быть, вместо того, чтобы кидаться на слоноподобного стражника, стоило узнать у него, не украл ли кто его завтрак?

        К счастью, тут подоспел брат Тимофей, и любяще посмотрев на охранника, произнёс:

-         Этот отрок может идти, мы никого здесь не удерживаем против его желания.

И стражник, удивлённо посмотрев на него очевидно, послушно отступил в сторону.

-         Но позволь мне сопровождать тебя хоть недолго, о возлюбленный брат мой Артём, - пропел брат Тимофей, и Артём, не в силах сопротивляться магии его голоса, кивнул головой.

-         Может, в первый раз тебе и показалось непривычным то, как мы здесь живём, - успокаивающе говорил Тимофей, - но теперь семя Божье заронено и в тебя, и видят глаза мои, что упало оно на благодатную почву. Хочу рассказать тебе только, как не следует тебе поступать теперь, когда Царство Божие близко, как никогда, чтобы не был ты отвергнут.Ты должен научиться ненавидеть зло, и избегать дел, которые Бог ненавидит: блуд, подразумевающий неверность, скотоложество, кровосмешение и гомосексуализм, азартные игры, ложь, воровство, приступы гнева, насилие, колдовство, спиритизм, пьянство, - скороговоркой перечислял брат Тимофей, беспокойно заглядывая Артёму в глаза, - если ты любишь Бога и хочешь ему угождать, избавься от таких дел! Помощь тебе могут оказать зрелые друзья твои, - намекая, должно быть, на себя, прибавил он. – Чти имя Бога, проповедуй о Царстве Бога, не участвуй в делах этого злого мира, отрекись от людей, которые говорят тебе обратное, ибо Сатана глаголет их устами, - обезнадёженно уже бормотал он, но Артём не слышал ничего, он шёл всё быстрее, и брат Тимофей уже не поспевал за ним. – Скажи, где я смогу найти тебя в следующий раз? – запыхавшись, взывал он уже с приличного расстояния, почти невидимый.

        Артём промолчал и перешёл на бег, и тогда сзади, из темноты, донёсся отчаянный вопль:

-         Верни балахон!!

        Артём бежал вперёд, спотыкаясь, не видя перед собой ничего, несколько раз он сильно упал, разодрав о бетонный пол ладони и ссадив колени, но останавливаться было нельзя, слишком хорошо и отчётливо ему виделся чёрный автомат на пульте, и сейчас он уже не так верил в то, что братья предпочтут кроткое слово насилию, если смогут догнать его.

        Он был ещё на шаг ближе к своей цели, он совсем уже недалеко находился от Полиса, он шёл по той же линии, и оставалось пройти только две станции. Главное, идти вперёд, не сворачивая ни на шаг с пути, и тогда... Неужели, не может быть...

        Он вышел на Серпуховскую и, не задерживаясь на ней ни секунды, сверив только направление, снова нырнул в чёрную дыру впереди.

        Но здесь с ним что-то случилось.

         Забытое уже чувство страха туннеля словно рухнуло на него сверху, прижав к земле, вдавив обмякшие ноги в гравий, мешая идти, думать, дышать. Ему казалось, что теперь у него появилась привычка, что после всех его странствий оно теперь оставит его и не посмеет больше ему досаждать. Он не чувствовал ни страха, ни тревоги, когда шёл от Китай-Города к Пушкинской, ни когда ехал от Тверской к Павелецкой, даже когда он совсем один шагал от Павелецкой к Добрынинской. И вот оно вернулось.

        С каждым шагом вперёд это угнетало, давило его всё больше, хотелось немедленно развернуться и броситься, сломя голову, на станцию, где был хоть какой-то свет, где были люди, где спину не щекотало постоянное ощущение чьего-то злобного и пристального взгляда.

        Он слишком много общался с людьми и от этого перестал чувствовать то, что нахлынуло на него тогда, при выходе с Алексеевской – что метро – это не просто некогда сооружённое транспортное предприятие, не просто атомное бомбоубежище, не просто обиталище нескольких десятков тысяч человек. Что в него кто-то вдохнул собственную, загадочную, ни с чем не сравнимую жизнь, что оно обладает неким непривычным и непонятным человеку разумом и чуждым ему сознанием.

        Это ощущение было таким чётким и ярким в эту минуту, что Артём подумал, что страх туннеля – это просто враждебность этого огромного существа, ошибочно принимаемого людьми за своё последнее пристанище, к мелким созданиям, копошащимся в его теле. Оно не хотело сейчас, чтобы  Артём шёл вперёд, оно противопоставило его стремлению добраться во что бы то ни стало до конца своего пути, до Цели, свою волю, древнюю, могучую, и его сопротивление нарастало с каждым пройдённым метром.

        Он шёл всё так же, в кромешной темноте, и от этого словно выпав из пространства и из течения времени, он не видел собственных рук, даже если подносил их к самому лицу, и ему чудилось, что его тело отныне перестало существовать, он будто не ступал по туннелю, а чистой субстанцией разума парил в неизвестном измерении.

        Он не видел уходящих назад стен, и от этого казалось, что он стоит на месте, и не продвигается вперёд ни на шаг, что цель его пути так же недостижима, как и пять, и десять минут назад. Да, ноги перебирали шпалы, и это могло свидетельствовать о том, что он перемещается в пространстве. С другой стороны, сигнал, оповещавший его мозг о каждой новой шпале, на которую ступала, осязая её, нога, был таким однотипным, будто записанным однажды и теперь бесконечно проигрывавшимся. Это тоже заставляло усомниться в реальности движения. Приближается ли он, двигаясь? Вспомнилось внезапно во всех деталях явившееся ему видение, которое давало казавшийся спасительным ответ на мучивший его вопрос.

        Он тряхнул головой, выкидывая из неё эти глупые, никчемные, парализующие мышцы и рассудок мысли, но они словно выпустили распорки, только укрепились от этого проявления слабости в его голове, и мешали всё сильнее. И тогда, то ли от страха из-за того неведомого,  злого, враждебного, что собиралось, сгущалось за его спиной, то ли чтобы доказать себе, что он всё-таки перемещается, движется, он метнулся вперёд с утроенной силой. И еле успел остановиться, шестым чувством угадав впереди себя препятствие и чудом не налетев на него.

        Осторожно ощупав руками холодное ржавое железо, торчащие из резиновых прокладок стеклянные осколки, стальные блины колёс, он узнал в загадочной преграде поезд. Состав, кажется, был заброшен, во всяком случае, вокруг ничего слушно не было. Вспомнив страшный рассказ Михаила Порфирьевича, внутрь подниматься Артём не стал, и вместо этого прошёл вдоль поезда, прижимаясь к стене туннеля. Когда состав наконец закончился, он вздохнул с облегчением и заспешил дальше, снова перейдя на бег.

        В темноте это было действительно трудно, но ноги приноровились, и он бежал, бежал, пока вдруг где-то впереди и чуть сбоку не засиял красноватый свет костра.

        Это было непередаваемое облегчение – знать, что он находится в реальном мире, и рядом с ним есть настоящие люди, неважно, как они настроены по отношению к нему, пусть это будут убийцы, воры, сектанты, революционеры, не имеет значения, главное, что это были подобные ему создания из плоти и крови. Он ни на секунду не сомневался, что у них он сможет найти убежище и укрыться от незримого огромного существа, что хотело задушить его; или, может, от собственного взбесившегося разума?

-         Я вот довольно много разных книг читал, - сказал он, - и меня всегда удивляло, что там всё не как в жизни. Ну, понимаете, там события выстраиваются в линию, и всё друг с другом связано, одно из другого вытекает, и ничего просто так не происходит. Но ведь на самом-то деле всё совершенно по-другому! Ведь жизнь – она просто наполнена бессвязными событиями, они происходят с нами в случайном порядке, и нет такого, чтобы всё шло в логической последовательности. Или вот ещё – книги, например, заканчиваются в том месте, где обрывается логическая цепочка. То есть, есть начало – развитие – потом пик – и конец.

-         Кульминация, а не пик, - поправил его Сергей Андреевич, со скучающим видом выслушивающий Артёмовы наблюдения.

        Евгений Дмитриевич тоже не проявлял особого интереса к его высказываниям, он подвинул к себе курительное устройство и, втянув ароматный дым, задержал дыхание.

-         Хорошо, кульминация, - слегка обескураженно продолжил Артём. – Но в жизни-то всё не так, логическая цепочка, во-первых, может не прийти к своему концу, а во-вторых, если она и придёт, то на этом ничего не заканчивается.

-         Ты имеешь в виду, что жизнь не имеет сюжета? – помог ему сформулировать Сергей Андреевич.

        Артём задумался на минуту, и потом кивнул.

-         А в судьбу ты веришь? – склонив голову на бок и изучающе оглядывая Артёма, спросил Сергей Андреевич, а Евгений Дмитриевич заинтересованно оторвался от кальяна.

-         Нет, - решительно отрезал Артём. – Нет никакой судьбы. Просто случайные события, которые с нами происходят, а мы потом уже сами придумываем.

-         Зря, зря... – разочарованно вздохнул Сергей Андреевич, смотря на Артёма строго поверх своих очков. – Вот я тебе предложу сейчас маленькую теорию, а ты сам посмотри, подходит ли она к твоей жизни. Мне так кажется, что жизнь, конечно, пустая, и смысла в ней в целом нет, и нет судьбы, то есть такой определённой, явной, так чтобы родился – и всё, уже знаешь: моя судьба – быть там, космонавтом, или, скажем балериной, или погибнуть во младенчестве, хотя это, конечно, хуже.  Нет, не так. Когда живёшь сквозь отведённое время... как бы это объяснить... Может случиться, что происходит с тобой какое-то событие, которое заставляет тебя совершать определённые поступки и принимать определённые решения, причём у тебя есть свободный выбор – хочешь, сделай так, хочешь, этак. Но если ты примешь правильное решение, то дальнейшие вещи, которые с тобой будут происходить – это уже будут не просто случайные, как ты выражаешься, события... Они будут обусловлены тем выбором, который ты сделал. Я не имею в виду, что если ты решил жить на Красной Линии до того, как она стала красной, тебе оттуда уже никуда не деться, и вещи с тобой будут происходить соответствующие, я говорю о более тонких материях. Но в общем, если ты опять встал на перепутье и опять принял нужное решение, потом перед тобой встанет выбор, который тебе уже не покажется случайным, если ты, конечно, догадаешься и сумеешь осмыслить его. И твоя жизнь перестанет постепенно быть просто набором случайностей, она превратится... в сюжет, что ли, всё будет соединено некими логическими, не обязательно прямыми связями, и вот это и будет твоя судьба. На определённой стадии, если ты достаточно далеко зашёл по своей стезе, твоя жизнь настолько превращается в сюжет, что с тобой начинают происходить странные, необъяснимые с точки зрения голого рационализма или твоей теории случайных событий вещи. Но зато они будут очень хорошо вписываться в логику сюжетной линии, в которую теперь превратилась твоя жизнь. То есть судьбы просто так не бывает, к ней надо прийти, и если события в твоей жизни соберутся и начнут выстраиваться в сюжет, тогда тебя может забросить в такие дали... Самое интересное, что сам человек может и не подозревать, что с ним это происходит, или представлять себе происходящее в корне неверно, пытаться систематизировать события в соответствии со своим мировоззрением. Но у судьбы - своя логика.

        И эта странная теория, показавшаяся Артёму вначале полной абракадаброй, вдруг заставила его посмотреть под другим углом на всё то, что случилось с ним с самого начала, когда он согласился на предложение Хантера дойти до Полиса.

        Теперь все его приключения, все его странствия, до этого видевшиеся ему скорее как безуспешные, отчаянные попытки мотылька пробиться к сияющей лампочке, к которой он стремился отовсюду, куда бы его не забрасывало, к которой его тянуло, как к магниту, хотя он и сам уже почти не осознавал, зачем ему это надо, представали перед ним в ином свете, казались ему сложно организованной системой, словно образуя вычурную, но продуманную конструкцию.

        Ведь если считать это согласие первым шагом по стезе, как назвал её Сергей Андреевич, то все последующие события – и экспедиция на Рижскую, и то, что на Рижской к нему сам подошёл Бурбон, и Артём не отшатнулся от него – следующий шаг, и то, что Хан вышел Артёму навстречу, хотя вполне мог остаться на Сухаревской, а он тогда остался бы в туннеле, навсегда. Но это ещё можно было объяснить и по-другому, во всяком случае, сам Хан называл совсе иные причины своих действий.  Потом он попадает в плен к фашистам, на Тверскую, его должны повесить, но по маловероятному стечению обстоятельств интернациональная бригада решает нанести удар по Тверской именно в этот день. Ударь они на день раньше, на день позже – смерть была бы неминуема, но тогда прервался бы его поход.

        Могло ли так быть в действительности, что упорство, с которым он продолжал свой путь, влияло на дальнейшие события? Неужели та решимость, злость, отчаяние, которые побуждали его делать каждый следующий шаг, могли неизвестным образом формировать действительность, сплетая из беспорядочного набора происшествий, чьих-то поступков и мыслей - стройную систему, как сказал Сергей Андреевич, превращая обычную жизнь в сюжет?

        На первый взгляд, ничего такого произойти не могло. Но если задуматься... Как иначе объяснить тогда то, что он встретил Марка, который предложил ему единственный возможный способ проникнуть на территорию Ганзы, и главное, самое главное, то, что пока он мирился со своей долей, расчищая нужники, судьба, казалось, отвернулась от него, но когда он не пытаясь даже осмыслить своих действий пошёл напролом – случилось невозможное, и охранник, который был просто обязан стоять на своём посту, куда-то исчез, и не было даже никакой погони? Значит, когда он вернулся с уходящей вбок кривой тропки на свою стезю, поступил в соответствии с сюжетной линией своей жизни, на той стадии, где он находился сейчас, это смогло вызвать уже серьёзные искажения реальности, исправив её так, чтобы эта линия могла беспрепятственно развиваться дальше?...

        Тогда это должно означать, что отступись он от своей цели, сойди со своей стези – как судьба тут же отвернётся от него, её призрачный щит, оберегающий сейчас Артёма от гибели, тотчас рассыпется на куски, тонкая линия, по которой он осторожно ступает, оборвётся, и он останется один на один с бушующей действительностью, взбешённой его дерзким посягательством на свою хаотическую сущность... Может, тот, кто попробовал обуздать её однажды, у кого хватило храбрости продолжить это уже после того, как зловещие тучи начали сгущаться над его головой, не может просто так сойти с пути? Или же ему это сойдёт с рук, но с этих пор его жизнь превратится в нечто абсолютно заурядное, серое, в ней больше не случится никогда ничего необычного, волшебного, необъяснимого, потому что сюжет будет оборван, а на герое поставят крест?

        Значит ли это, что он не просто не имеет права, но уже не может теперь отступить со своего пути? Вот она, судьба? Судьба, в которую он не верил, и не верил только потому, что не умел воспринять правильно происходившее с ним, не умел прочесть знаки, стоящие вдоль его пути, и продолжал наивно считать уходящий к далёким горизонтам проложенный специально для него тракт - путаным переплетением заброшенных тропинок, ведущих в разных направлениях?

        Но если он ступал по своей стезе, если события его жизни образовывали стройный сюжет, обладавший властью над человеческой волей и рассудком, так что его враги слепли, а друзья прозревали, чтобы прийти вовремя ему на помощь, управлявший реальностью, так что непреложные законы вероятности послушно, словно пластилин, меняли свою форму под натиском растущей мощи невидимой длани, двигающей его по шахматной доске жизни, и подброшенная вверх монета могла бы теперь десятки раз подряд падать орлом вверх, будь это необходимо для продолжения его пути... Если это было действительно так, то отпадал сам собою тот вопрос, на который раньше оставалось только угрюмо молчать, стискивая зубы – вопрос «Зачем всё это?». Теперь его мужество, с которым он признавался сам себе и упрямо твердил другим, что никакого провидения, никакого высшего замысла, никаких законов, никакой справедливости в мире нет, оказывалось ненужным, потому что замысел начинал угадываться, и этой идее уже не хотелось сопротивляться, она была слишком соблазнительна, чтобы отвернуться от неё с тем же твердолобым упорством, с которым отвергал он объяснения, предлагаемые религиями и идеологиями, о которых ему было известно.

        И всё вместе это означало только одно.

-         Я больше не могу здесь оставаться, - отчётливо произнёс Артём и поднялся, чувствуя, как новой, гудящей силой наполняются его мышцы.

-         Я больше не могу оставаться здесь, - повторил он ещё раз, слушая собственный голос. – Мне надо идти. Я должен.

        И, забыв все страхи, гнавшие его к этому костерку, он, не оборачиваясь больше ни разу назад,  вернулся к краю платформы, спрыгнул на пути, и такое спокойствие, такая уверенность в том, что наконец-то он всё делает правильно, охватили его, словно сбившись было с курса, он всё же встал на прямые блестящие рельсы своей судьбы. Шпалы, по которым он ступал, теперь будто сами уносились назад, не требуя от него никаких усилий за сделанные шаги. Через мгновение он полностью исчез во мгле.

-         Красивая теория, правда? - затягиваясь, сказал Сергей Андреевич.

-         Можно подумать, ты в неё веришь…- ворчливо отозвался Евгений Дмитриевич, почёсывая кошку за ухом.

Оставался всего один туннель. Всего один туннель, и цель, поставленная перед ним Хантером, цель, к которой он шёл упрямо и отчаянно, достигнута. Два, может, три километра по сухому и тихому перегону, и он на месте. В голове Артёма царила почти такая же гулкая пустота, как в этом туннеле, и он больше не задавал себе вопросов. Ещё сорок минут, и он на месте. Сорок минут, и его поход завершён.

      Он даже не отдавал себе отчёта в том, что шагает в кромешной темноте, ноги продолжали, не сбиваясь, отсчитывать шпалы, он словно забыл обо всех угрожавших ему опасностях, о том, что безоружен, у него нет ни документов, ни фонаря, ни оружия, что он наряжен в чудной сектантский балахон, о том, наконец, что он никогда ещё ничего не слышал ни про этот туннель, ни про опасности, подстерегающие в нём путников.

       Убеждённость в том, что пока он иследует своей стезе, ему ничего не угрожает, занимала всё место в его сознании. Куда подевался неизбежный, казалось, страх туннелей? Куда пропали усталость и неверие?

        Всё испортило эхо.

        Из-за того, что в этом туннеле было так пусто, звуки шагов разлетались и назад и вперёд, и, отражённые от стен, гремели, постепенно удаляясь и переходя в шелест, и за спиной, и впереди, и отзывались ещё через такое время, что казалось, звуки издаёт не только Артём, а ещё и кто-то другой.

        Через некоторое время это ощущение стало настолько острым, что Артёму захотелось остановиться и прислушаться – продолжает ли эхо шагов жить своей жизнью?

        Несколько минут Артём продолжал бороться с искушением, сам не замечая, как его поступь становится всё медленнее и тише, как он помимо своей воли прислушивается – сказывается ли это на громкости эха  -  пока не остановился совсем. Боясь глубоко вдохнуть, чтобы шум входящего в лёгкие воздуха не помешал ему различить малейшие шорохи вдали, он стоял так в кромешной тьме и ждал.

        Тишина.

        Теперь, когда он перестал продвигаться вперёд, у него вдруг пропало ощущение реальности пространства. Пока он шёл, то словно цеплялся за действительность подошвами своих сапог, и остановившись посреди чернильного мрака туннеля, он вдруг перестал понимать, где находится.

        Показалось.

        Но показалось ему ещё и что, когда он наконец опять тронулся с места, еле слышное эхо шагов долетело до ушей ещё до того, как его собственная нога успела ступить на бетонный пол.

        Сердце его забилось тяжелее. Но через мгновение он сумел убедить себя, что обращать внимание на все шорохи в туннелях глупо и бессмысленно. Некоторое время Артём старался не прислушиваться к эху вообще. Потом, когда ему почудилось, что теперь последний из затихающих отголосков словно приблизился к нему, он заткнул уши и продолжал идти вперёд. Но и так надолго его не хватило.

        Оторвав через пару минут ладони от ушей и продолжая шагать, он к своему ужасу услышал, что эхо его шагов (его?) впереди действительно звучит всё громче, будто идя к нему навстречу. Но стоило ему замереть на месте, как звуки впереди тут же, запаздывая разве что на доли секунды, тоже затихали.

        Этот туннель испытывал его, его способность противостоять страху. Но он не сдастся. Он прошёл уже слишком через многое, чтобы испугаться темноты и эха. Эха?

        Оно приближалось, теперь в этом не оставалось никакого сомнения. В последний раз Артём остановился, когда призрачные шаги слышались уже метрах в двадцати. Это было так необъяснимо жутко, что, не выдержав, вытирая со лба холодную испарину, Артём, дав петуха, крикнул в пустоту: «Есть там кто-нибудь?»

        Эхо послушно отозвалось пугающе близко, и своего голоса Артём не узнал. Дрожащие отголоски понеслись наперегонки в глубину туннелей, теряя звуки: «там кто-нибудь... о-нибудь... будь...», но никто на них так и не отозвался. И вдруг случилось невероятное: они стали возвращаться назад, повторяя его вопрос, в обратном порядке набирая оброненные слоги и становясь всё громче, пока в тридцати шагах от него кто-то не повторил его вопрос испуганным голосом.

        Этого Артём вынести не смог. Развернувшись, он пошёл назад, сначала стараясь идти не слишком быстро, а потом и вовсе позабыв о том, что нельзя давать страху поблажек, и спотыкаясь, побежал. Но уже через несколько минут он понял, что теперь отзвуки шагов слышатся на том же расстоянии в двадцать метров. Незримый преследователь не желал отпускать его. Задыхаясь, Артём бежал уже, не разбирая направления, и в конце концов, налетел на туннельную сбойку.

        Эхо немедленно стихло. Ещё через пять минут он сумел собрать свою волю в кулак, подняться, и сделать шаг вперёд. Это было верное направление. Покрываясь холодной испариной, Артём понял это из-за того, что с каждым пройденным метром звук шаркающих о бетон подошв становился всё ближе, двигаясь ему навстречу.  И только стучащая в ушах кровь чуть заглушала зловещий шорох. Каждый раз, когда Артём замирал на месте, останавливался в темноте и его преследователь – в том, что это не эхо, он теперь уже был совершенно уверен.

        Так продолжалось, пока шаги не зазвучали на расстоянии вытянутой руки. И тогда Артём, крича и размахивая вслепую кулаками, бросился вперёд, туда, где оно должно было находиться по его расчётам.

        Ладони со свистом рассекли пустоту, и никто не пытался спрятаться от его ударов. Он тщетно рубил воздух, кричал, отпрыгивал,  расставлял руки в стороны, пытаясь схватить невидимого в темноте противника. Пустота. Там никого не было. Но только он отдышался и сделал ещё один шаг к Полису, как тяжёлый шаркающий звук раздася уже прямо перед ним. Ещё взмах рукой – и снова ничего. Артём почувствовал, что сходит с ума. До боли выкатив глаза, он пытался увидеть хоть-что нибудь, уши старались уловить близкое дыхание другого существа. Но там просто никого не было.

        Простояв неподвижно несколько долгих секунд, Артём подумал, что, как бы не объяснялось это странное явление, опасности оно для него не представляет. Наверное, акустика. Приду домой, спрошу у отчима, сказал себе он, и когда он занёс уже ногу, чтобы сделать ещё шаг к своей цели, прямо в ухо ему кто-то шепнул негромко:

«Жди. Тебе туда сейчас нельзя»

         «Кто это? Кто здесь?» - тяжело дыша, скороговоркой бросил Артём. Но никто ему не отвечал. Вокруг него опять была густая пустота. Тогда он, вытерев пот со лба тыльной стороной ладони, заспешил в сторону Боровицкой. Призрачные стопы его преследователя с той же скоростью зашуршали в обратном направлении, постепенно стихая вдали, пока не канули в тишину насовсем. И только тогда Артём остановился. Он не знал, и не мог знать, что это было, он никогда не слышал ни о чём подобном ни от кого из своих друзей, и отчим не рассказывал ему о таком вечерами у костра. Но кто бы не шепнул ему в ухо приказание остановиться и подождать, теперь, когда Артём больше не боялся его, когда у него было время осознать и поразмыслить над произошедшим, звучал гипнотически убедительно.

        Следующие двадцать минут он провёл, сидя на рельсе, раскачиваясь, словно пьяный, из стороны в сторону, пытаясь побороть озноб, и вспоминая странный, не человеку принадлежавший голос, приказавший ему ждать. Дальше он двинулся только когда дрожь начала наконец проходить, а страшный шёпот в его голове  – сливаться с тихим свистом поднявшегося туннельного сквозняка.

        Всё оставшееся время он просто шагал вперёд, стараясь ни о чём не думать, спотыкаясь иногда о лежащие на полу кабели, но это было самым страшным, что с ним случилось. Времени прошло, как ему показалось, немного, хотя он и не мог бы сказать, сколько, потому что в темноте минуты слиплись, когда он увидел в конце туннеля свет. Боровицкая.

        Полис.

        И тут же со станции послышался грубый окрик, грянули выстрелы, и Артём, отпрянув назад, спрятался в углублении в стене. Издалека неслись протяжные стоны раненых, брань, потом ещё раз, усиленный туннелем, громыхнула автоматная очередь. Жди...

        Из своего укрытия Артём отважился показаться только через четверть часа после того, как со станции больше не доносилось ни звука. Подняв вверх руки, он медленно пошёл на свет.

        Это действительно был вход на платформу. Дозоров на Боровицкой не выставляли, видимо, надеясь на неприкосновенность Полиса. За пять метров до того места, где обрывались круглые своды туннеля, стояли цементные блоки пропускного пункта и лежало в луже крови распростёртое тело. Когда Артём показался в поле зрения одетых в зелёную форму и фуражки пограничников, ему приказали подойти ближе и встать лицом к стене. Посмотрев на труп на земле,  он немедленно повиновался.

        Быстрый обыск, вопрос про паспорт, заломленные за спину руки, и, наконец, станция. Свет. Тот самый. Они говорили правду, они все говорили правду, и легенды не лгали. Свет был таким ярким, что Артёму пришлось зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Но он доставал его зрачки и сквозь веки, резал до боли, и только когда пограничники закрыли его глаза повязкой, глаза перестало саднить. Возвращение к той жизни, которой жили предыдущие поколения людей, оказалось болезненней, чем Артём мог себе представить.

        Тряпку с глаз сняли только в караулке, похожей на все другие крошечной служебной комнате, облицованной растрескавшимся кафелем. Здесь было темно, только на крашенном охрой деревянном столе мерцала в алюминиевой миске свеча. Собирая жидкий воск пальцем и наблюдая, как он остывает, начальник караула, грузный и небритый мужчина в зелёной военной рубашке с закатанными рукавами и галстуке на резинке, долго критически рассматривал Артёма, прежде чем спросить:

-         Откуда пожаловали? Где паспорт? Что с глазом?

        Артём решил, что изворачиваться смысла не имеет, и рассказал честно, что паспорт остался у фашистов, и глаз тоже чуть было не остался там же. Начальник это воспринял неожиданно благосклонно.

-         Знаем, как же. Вот, противоположный туннель выходит аккурат на Чеховскую. У нас там целая крепость выстроена. Пока не воюем, но добрые люди советуют держать ухо востро.  Как говорится, si vic pacem, para bellum, - подмигнул он Артёму.

        Последней фразы Артём не понял, но предпочёл не переспрашивать. Его внимание привлекла татурировка на сгибе локтя начальника караула – изуродованная радиацией птица с двумя головами, распахнутыми крыльями и крючковатыми клювами. Она что-то ему смутно напомнила, но что, понять он не мог. А потом, когда тот обернулся к одному из солдат вполоборота, Артём увидел, что точно такой же знак, но в миниатюре, был вытатуирован на его левом виске.

-         И с чем вы к нам? – продолжал начальник.

-         Я ищу одного человека... Его зовут Мельник. Прозвище, наверное. У меня к нему важное сообщение.

        Выражение лица у того мгновенно переменилось. Лениво-добродушная улыбка сползла с губ, и глаза удивлённо блеснули в свете свечи.

-         Можете передать мне.

        Артём замотал головой, и, извиняясь, принялся объяснять, что никак нельзя, что секретность, вы понимаете, поручение было – сторого-настрого никому не говорить, кроме самого этого Мельника.

        Начальник изучающе осмотрел его ещё раз, сделал знак одному из солдат, и тот подал ему чёрный пластмассовый телефонный аппарат, аккуратно отмотав прорезиненный телефонный шнур на нужную длину. Покрутив пальцем диск, он сказал в трубку:

-         Застава Бор-Юг. Ивашов. Полковника Мельникова.

        Пока он дожидался ответа, Артём успел отметить, что татуировка с птицей была и на висках у обоих солдат, находившихся в комнате.

-         Как представить? – осведомился начальник караула у Артёма, прижав щекой буркнувшую телефонную трубку к плечу.

-         Скажите, от Хантера. Срочное сообщение.

        Тот кивнул, и перекинувшись ещё парой фраз с собеседником на другом конце провода, отсоединился.

-         Быть на Арбатской у начальника станции завтра в девять. Пока – свободен, - и махнув рукой тут же отступившему от дверного проёма солдату, добавил, - вот, подожи-ка... Ты у нас, кажется, почётный гость и в первый раз... Держи, но с возвратом! – и он протянул Артёму тёмные очки в облезлой металлической оправе.

        Только завтра? Артёма захлестнуло жгучее разочарование и обида. Ради этого он шёл сюда, рискуя своей и чужими жизнями? Ради этого спешил, заставлял себя через боль переставлять ноги, даже когда сил в них уже совсем не оставалось? И разве не срочное это было дело – сообщить обо всём, что знал этому чёртову Мельнику, который не может найти для него свободной минуты?

        Или Артём просто опоздал, и тому уже было всё известно? А может, он уже знал нечто, о чём сам Артём ещё и не догадывался? Может, он опоздал настолько, что вся его миссия потеряла смысл...

-         Только завтра? – не выдержал он.

-         Полковник сегодня на задании, вернётся ранним утром, - пояснил Ивашов. – Иди-иди, заодно передохнёшь, - и он выпроводил Артёма из караулки.

        Успокоившись, но всё же затаив свою обиду, Артём нацепил очки на переносицу и подумал, что они ему очень кстати – заодно и синяка под глазом видно не будет. Стёкла в них были царапаные и к тому же чуть искажали, но когда он, поблагодарив караульных, вышел на платформу, то понял, что без них ему было бы не обойтись. Свет от ртутных ламп был слишком ярок для него, да, впрочем, не он один не мог здесь открыть глаза – на станции многие прятали их за тёмными очками. Наверное, тоже нездешние, подумал он.

        Видеть полностью освещённую станцию метро ему было странно. Здесь совсем не было теней. И на ВДНХ, и на всех других станциях и полустанках, где ему до сих пор пришлось побывать, источников света было немного, и они не могли вытянуть из мрака всё видимое пространство, поэтому лишь выхватывали его куски, и всегда оставались части, куда не проникал ни один луч. Теней у каждого было несколько, одна – от свечи – блёклая и чахлая, другая – багровая – от аварийной лампы, третья – чёрная и резко очерченная – от электрического фонарика. Они мешались, наплывали друг на друга, на чужие тени, пластались по полу иногда на несколько метров, пугали, обманывали, заставляли догадываться и додумывать. А в Полисе беспощадное сияние ламп дневного света испепелило все тени до одной.

        Артём замер, восхищённо рассматривая Боровицкую. Она оставалась в поразительно хорошем состоянии. На мраморных стенах и белёном потолке не было и следа копоти, станция была убрана, а над потемневшим от времени бронзовым панно в конце платформы трудилась женщина в синей спецовке, усердно отскабливая барельеф губкой с чистящим раствором.

        Жилые помещения здесь были устроены в арках. Только по две были оставлены с каждой стороны для прохода к путям, остальные, заложенные кирпичом с обеих сторон, превратились в настоящие апартаменты. В каждой был сделан дверной проём, и в некоторых даже стояли настоящие деревянные двери, и застеклённое окно. Из одного из них доносилась музыка. Перед несколькими лежали коврики, чтобы входящие могли вытереть ноги. Такое Артём видел впервые. От этих жилищ веяло таким уютом, таким спокойствием, что у него защемило сердце – перед глазами вдруг промелькнула какая-то картина из детства.  Но самым удивительным было то, что вдоль обеих стен по всей станции была выстроена цепь из книжных стеллажей. Они занимали пространство между «квартирами», и от этого вся станция обретала какой-то чудесный, нездешний вид, напоминая Артёму описания библиотек в средневековых университетах, о которых он читал в книжке писателя Борхеса.

        У дальнего края зала начинались эскалаторы - там находится переход на станцию Арбатская. Гермоворота оставались открытыми, но у перехода располагался небольшой блок-пост. Впрочем, всех желающих охрана беспрепятственно пропускала в обоих направлениях, даже не проверяя документов.

        Зато настоящий военный лагерь находился у противоположного конца платформы – рядом с бронзовым барельефом. Там размещались несколько зелёных военных палаток с нарисованными на них знаками вроде того, что был вытатуирован на висках у пограничников – двухглавая птица. Там же стояла тележка  с укреплённым на ней неизвестным оружием, которое выдавал только длинный ствол с раструбом на конце, чуть показывающийся из-под чехла. Рядом несли дежурство двое солдат в тёмно-зелёной форме, шлемах и бронежилетах. Лагерь окружал лестницу перехода, поднимавшуюся над путями. Светящиеся указатели поясняли, что там находится «Выход в город», и Артёму стали понятны принятые меры предосторожности. Вторая лестница, ведущая туда же, была и вовсе замурована стеной из огромных цементных блоков.

        Посреди станции располагались крепкие деревянные столы со стульями, за которыми, оживлённо беседуя, сидели люди в долгополых серых халатах из плотной ткани.

        Подойдя к ним поближе, Артём с удивлением обнаружил, что на висках у тех тоже были татуировки – но не птица, а раскрытая книга на фоне нескольких вертикальных чёрточек, напоминавших колоннаду. Перехватив пристальный Артёмов взгляд, один из сидевших за столом приветливо улыбнулся и спросил его:

-         Приезжий? Впервые у нас?

        От слова «приезжий» Артёма передёрнуло, но справившись с собой, он кивнул. Заговоривший с ним был ненамного его старше, и когда он встал, чтобы пожать Артёму руку, выпростав свою узкую ладонь из широкого рукава халата, оказалось, что и роста они приблизительно одинакового. Только сложен был тот более хрупко.

        Звали его нового знакомого Данилой. Про себя он рассказывать не спешил, и было видно, что с Артёмом он решил заговорить, потому что любопытно было, что происходит за пределами Полиса, какие новости на Кольце, что слышно о фашистах и о красных...

        Через полчаса они уже сидели дома у худого Данилы в одной из ютящихся между арками «квартир» и пили горячий чай, наверняка привезённый сюда окольными путями с ВДНХ. Из мебели в комнате был заваленный книгами стол, высокие, до потолка железные полки, тоже заставленные доверху толстыми томами, и кровать. С потолка свисала на проводе несильная, ватт на сорок, электрическая лампочка, освещавшая искусно сделаный рисунок огромного древнего храма, в котором Артём не сразу признал Библиотеку, стоявшую на поверхности над Полисом.

        После того, как вопросы у хозяина закончились, пришёл черед Артёма.

-         А почему у вас тут у половины людей татуировки на голове? – поинтересовался он.

-         Ты что, про касты ничего не знаешь? – удивился Данила. – И про Совет Полиса тоже ничего не слышал?

        Артём внезапно вспомнил, что кто-то (да нет же, как он мог забыть, это был тот старик, Михаил Порфирьевич, убитый фашистами) говорил ему, что в Полисе власть делят военные и библиотекари, потому что наверху раньше стояли здания Библиотеки и какой-то организации, связанной с обороной.

-         Слышал! – кивнул он. – Военные и библиотекари. Ты, значит, библиотекарь?

        Данила глянул на него испуганно, побледнел и закашлялся. Потом, когда его кашель, наконец, успокоился, он тихо сказал:

-         Какой ещё библиотекарь? Ты библиотекаря хоть живого видел? И не советую! Библиотекари сверху сидят... Видел, какие тут у нас укрепления установлены? Ты эти вещи не путай никогда. Я не библиотекарь, а хранитель. Ещё браминами нас называют.

-         Что за название такое странное? – поднял брови Артём.

-         Понимаешь, у нас тут вроде кастовой системы. Как в древней Индии. Каста... Ну это как класс... Тебе красные не объясняли? Не важно. Каста жрецов, хранителей знаний – тех, кто собирает книги и работает с ними, - объяснял он, а Артём не переставал удивляться тому, что тот так старательно избегает слова «библиотекарь». - И каста воинов, которые занимаются защитой, обороной. На Индию очень похоже, там ещё была каста торговцев и каста слуг. У нас это всё тоже есть. Ну, мы между собой и называем это по-индийски. Жрецы – брамины, воины – кшатрии, купцы – вайшьи, слуги – шудры, - продолжал он. – Членом касты становишься раз и на всю жизнь. Есть особые обряды посвящения, особенно в кшатрии и брамины. В Индии это семейное было, родовое, а у нас сам выбираешь, когда тебе восемнадцать исполняется. Здесь, на Боровицкой, больше браминов, почти все. Школа наша тут, библиотеки, кельи. На Библиотеке – там особый режим, из-за транзита Красной Линии, охранять приходится, а до войны больше наших было. Теперь на Александровский Сад переместились. А на Арбатской – почти одни кшатрии, из-за Генштаба.

        Услышав ещё одно шипящее древнеиндийское слово, Артём тяжело вздохнул. Вряд ли ему удастся запомнить все эти мудрёные названия с одного раза. Данила, однако, не обратил на это внимания, и продолжал рассказывать:

-         В Совет, понятное дело, входят только две касты – наша и кшатрий. Мы их вообще-то просто вояками зовём,  – утешительно подмигнул он Артёму.

-         А почему они себе птиц этих двухголовых татуируют? – вспомнил свой вопрос Артём. – У вас по крайней мере книги -  с книгами всё ясно. Но птицы?

-         Тотем у них такой, - пожал плечами брамин Данила. – Это, раньше, по-моему, был дух-покровитель войск радиационной защиты. Орёл, кажется. Они ведь во что-то своё, странное верят. У нас, вообще говоря, между кастами особенно хороших отношений нет. Раньше даже враждовали.

        Через штору стало видно, как на станции ослабили освещение. Наступала здешняя ночь. Артём засобирался:

-         А у вас здесь гостиницы есть, чтобы переночевать? А то у меня завтра в девять на Арбатской встреча, а остаться негде.

-         Хочешь – ночуй у меня, - пожал плечами Данила. – Я на пол лягу, мне не привыкать. Я как раз ужин готовить собирался. Оставайся, расскажешь, чего ещё видел по дороге. А то я, знаешь, отсюда и не выбираюсь совсем. Завет хранителей не разрешает дальше одной станции уходить.

        Подумав, Артём кивнул. В комнате было уютно и тепло, да и хозяин её Артёму понравился с самого начала. Что-то у них было общее. Через пятнадцать минут он уже чистил грибы, пока Данила нарезал ломтиками свинину.

Если повернуться к памятнику спиной,  в просвет между полуразрушенными домами было видно небольшой кусок высокой стены и силуэты остроконечных башен. Но поворачиваться и смотреть на них было нельзя, это Артёму ясно объяснили. Да и двери со ступенями без присмотра оставлять было тоже запрещено, потому что если что – необходимо срочно бить сигнал тревоги, а заглядишься – и всё, сам пропадёшь, и другие пострадают.

        Поэтому Артём стоял на месте, хотя обернуться назад так и подмывало, и рассматривал пока монумент, основание которого заросло мхом. Это был сидевший в глубоком кресле мрачный старик, опёршийся на локоть. Из выщербленных бронзовых зрачков на грудь капало что-то медленное и густое, от чего казалось, что памятник плачет.

        Долго смотреть на это было невыносимо. Поэтому он обошёл статую вокруг и внимательнее пригляделся к дверям. Всё было спокойно, стояла совершенная тишина, и только чуть подвывал ветер, гулявший между обглоданных остовов зданий. Отряд ушёл довольно давно, его с собой не взяли, приказали остаться и сторожить, а если что – спускаться на станцию и предупредить о случившемся.

        Время шло медленно, он считал его шагами, который делал вокруг основания памятника – раз, два, три...

        Это произошло, когда он дошёл до ровно пятисот – топот и рычание раздалось сзади, из-за спины, прямо оттуда, куда нельзя было взглянуть. Что-то находилось совсем рядом, оно могло броситься на него в любой момент. Артём замер, прислушиваясь, потом бросился на землю и прижался к постаменту, держа автомат наготове.

        Теперь оно было совсем рядом – видимо, с другой стороны памятника, было слышно его хриплое животное дыхание, и оно двигалось, приближаясь к Артёму по периметру. Он попытался унять дрожь в руках и удерживать то место, откуда существо должно было появиться, под прицелом.

        Но дыхание и звуки шагов неожиданно стали удаляться. А когда Артём выглянул из-за статуи, чтобы воспользоваться случаем и срезать неведомого противника очередью в спину, он тут же забыл и про него, и про всё остальное в своей жизни.

        Звезда на кремлёвской башне была ясно видна даже отсюда. Сама башня оставалась лишь мутным силуэтом в неверном свете выглядывающей из-за облаков луны, но звезда выделялась на её фоне чётко, она приковывала к себе внимание всякого смотрящего на неё – по вполне понятной причине. Она сияла. Не веря своим глазам, он приник к полевому биноклю.

        Сияла неистовым ярко-красным светом, освещая несколько метров пространства вокруг себя, и когда Артём присмотрелся получше, то заметил, что свечение было неровным – в гигантском рубине была словно заточена буря – и он озарялся сполохами, в нём что-то перетекало, бурлило, вспыхивало...  Зрелище было потрясающей, невозможной для этого мира красоты, но с такого расстояния было видно слишком  плохо. Надо было подойти поближе.

        Закинув автомат за плечо, Артём бегом спустился по лестнице, проскочил растрескавшийся асфальт улицы, и остановился только на углу, откуда было видно уже всю кремлёвскую стену... и башни. На каждой из них лучилась красная звезда. Еле переведя дыхание, Артём снова приник к окулярам. Все они полыхали тем же бурлящим неровным светом, и на них хотелось смотреть вечно.

        Сосредоточившись на ближайшей из них, Артём всё любовался её фантастическими переливами, пока ему вдруг не почудилось, что он различает какую-то форму очертания чего-то, что движется внутри, под поверхностью кристаллов.

        Чтобы лучше разглядеть странные контуры, ему пришлось подойти чуть ближе. Забыв обо всех опасностях, он остановился посреди открытого пространства, и не отрывался уже от бинокля, стараясь понять, что же ему удалось увидеть.

        Демоны-повелители, вспомнил он наконец. Маршалы армии бесов, призванных на защиту Советского государства. Страна, да и весь мир уже распались на куски, но пентаграммы на кремлёвских башнях оставались нетронутыми, и давно мертвы были правители, заключившие договор с демонами, и некому было вернуть им свободу. Некому? А как же он?

        Надо найти ворота, подумал он. Надо найти вход...

-         Вставай, тебе уже идти скоро! – растолкал его Данила.

        Артём зевнул и протёр глаза. Ему только что снилось что-то невероятно интересное, но сон мгновенно улетучился, и вспомнить, что же он видел, не удавалось. Оставалось вставать. За окном уже было светло, и слышно было, как подметают станцию, весело переругиваясь, уборщицы.

         Он нацепил тёмные очки и поплёлся умываться, перекинув через плечо не очень чистое вафельное полотенце, которое ему вручил его хозяин.  Туалеты находились с той же стороны, что и бронзовое панно, и очередь к ним была немаленькая. Заняв место и всё ещё зевая, Артём пытался вернуть себе хоть часть образов, которые видел во сне.

         Очередь отчего-то перестала продвигаться вперёд, а люди, стоявшие в ней, громко зашептались. Силясь понять в чём дело, Артём оглянулся вокруг. Все глаза были устремлены на железную дверь на засове. Сейчас она была распахнута, а в проёме стоял высокий человек, увидев которого, он и сам позабыл, зачем здесь стоит.

        Сталкер.

        Именно так он себе их представлял - по рассказам отчима и байкам челноков. Испачканный и опалённый местами защитный костюм, длинный тяжёлый бронежилет, широченные плечи, на правом  – небрежно закинутая громада ручного пулемёта, с левого наподобие портупеи спускается маслянисто поблёскивающая лента с патронами.   Грубые шнурованые ботинки, заправленные в них штаны, за спиной – просторный брезентовый ранец.

        Сталкер снял круглый спецназовский шлем, стянул резиновую маску противогаза, и, раскрасневшийся, мокрый, разговаривал о чём-то с командиром поста. Он был уже немолод, Артём видел седую щетину на его щеках и подбородке и серебристые нити в коротких чёрных волосах. Но от него веяло силой, уверенностью в себе, он был весь какой-то жёсткий, подобранный, словно даже здесь, на тихой и светлой станции, был готов в любой момент встретить опасность и не дать ей застать себя врасплох.

        Теперь только один Артём всё ещё беспардонно разглядывал пришельца, а остальные люди, стоявшие в очереди, сначала понукали его, требуя продвигаться вперёд, а потом стали попросту обходить его.

-         Артём! Ты чего там так долго? Смотри, опоздаешь! – подошёл Данила.

        Услышав его имя, сталкер обернулся в сторону Артёма, внимательно оглядел его, и вдруг сделал широкий шаг к нему навстречу.

-         Не с ВДНХ? – спросил он глубоким звучным голосом.

        Артём молча кивнул, чувствуя, как у него затряслись поджилки.

-         Не ты Мельника ищешь? – продолжил тот.

        Артём кивнул ещё раз.

-         Я Мельник. У тебя для меня что-нибудь есть? – сталкер посмотрел Артёму в глаза.

        Артём поспешно нашарил на шее шнурок с гильзой, к которой уже начал относиться как к своему талисману, и с которой был даже уже как-то странно теперь расставаться, и протянул её сталкеру.

        Тот стащил кожаные перчатки, открутил крышку и бережно вытряхнул что-то из капсулы на ладонь. Маленький клочок бумаги. Записка.

-         Пойдём со мной. Извини, вчера не смог, позвонили, когда мы уже на подъём шли.

        Наспех попрощавшись с Данилой и поблагодарив его, Артём поспешил за Мельником – по эскалаторам, ведущим в переход на Арбатскую.

-         От Хантера никаких известий нет? – несмело спросил он, еле поспевая за широко шагавшим сталкером.

-         Вообще ничего от него не слышно. Я боюсь, теперь про него надо у ваших чёрных спрашивать,  - через плечо глянув на Артёма, ответил Мельник, - зато с ВДНХ новостей даже слишком много.

        Артём почувствовал, как у него сильнее забилось сердце.

-         Какие? – он постарался скрыть своё волнение.

-         Хорошего мало, - сухо сказал сталкер, - чёрные опять в наступление пошли. Неделю назад был тяжёлый бой. Пятеро человек погибли. Их там, кажется, всё больше становится. Со станции вашей люди начинают бежать. Говорят, не могут ужаса выдержать. Так что прав был Хантер, когда говорил мне, что у вас там что-то жуткое кроется. Чувствовал он.

-         А кто погиб, не знаете? – испуганно спросил Артём, перебирая в голове -  кто должен был в этот день дежурить, неделю назад? Какой это был день? Женька? Андрей? Только не Женька...

-         Откуда мне? Да там ведь мало того, что нежить эта лезет, так ещё и с туннелями вокруг Проспекта Мира какая-то чертовщина. Люди память теряют, несколько человек по пути умерли.

-         И что же делать?

-         Сегодня заседание Совета будет. Послушаем мнение старейшин браминов и генералов.  Только вряд ли они чем-то смогут твоей станции помочь. Они сам Полис еле обороняют – да и то потому только, что на него никто не смеет покушаться всерьёз.

        Они вышли на Арбатскую. Здесь тоже светили ртутные лампы, и, как и на Боровицкой, жилища были устроены в застроенных кирпичом арках. Возле некоторых из них стоял караул, и вообще, военных тут было необычно много. Крашенные белой краской стены были местами завешены почти нетронутыми временем парадными армейскими штандартами с вышитым золотом орлами. На станции царило оживление, расхаживали одетые в долгополые халаты брамины, мыли пол, окрикивая тех, кто ходил по мокрому, уборщицы, немало здесь было и народу с других станций – их можно было узнать по тёмным очкам или по сложенной козырьком ладони, которой они прикрывали сощуренные глаза. На платформе размещались только жилые и административные помещения, все торговые ряды и забегаловки были вынесены в переходы.

        Мельник провёл Артёма с собой в конец платформы, где начинались служебные помещения, и, усадив на мраморную скамейку, обшитую отполированным тысячами пассажиров деревом, просил подождать его и ушёл.

        Рассматривая затейливую лепнину под потолком, Артём думал, что Полис не обманул его ожиданий. Жизнь тут действительно была налажена совсем по-другому, и люди были не такие ожесточённые, озлобленные, забитые, как на других станциях. Знания, книги, культура, играли здесь, кажется, совершенно особенную роль. Одних только книжных развалов они миновали не меньше пяти, пока шли по переходу от Боровицкой к Арбатской, и висели даже афиши, анонсировавшие на завтрашний вечер спектакль по Шекспиру, и, как и на Боровицкой, где-то играла музыка.

        И переход, и обе виденные им станции поддерживались в отличном состоянии, и хотя были видны на стенах разводы и подтёки, все бреши немедленно заделывали сновавшие повсюду ремонтные бригады. Из любопытства Артём выглянул в туннель – полный порядок был и там: сухо, чисто, и через каждые сто метров светила электрическая лампочка – и так сколько хватало глаз. Время от времени мимо проезжали гружённые ящиками дрезины, останавливаясь, чтобы высадить случайного пассажира или погрузить коробку с книгами, которые Полис рассылал по всему метро.

        Скоро всему этому может прийти конец, неожиданно подумал Артём. ВДНХ уже не выдерживает напора этих чудовищ... Неудивительно, сказал он себе, вспоминая одну из ночей в дозоре, когда ему пришлось отбивать атаку чёрных, и все те кошмары, что ещё долго мучили его после боя.

        Неужели ВДНХ падёт? Это значит, что у него не будет больше дома, и счастье, если его друзья и отчим успеют бежать, и тогда у него останется надежда встретить их однажды в метро. А если Мельник скажет ему сегодня, что он выполнил своё задание и больше ничего не может сделать, тогда он тотчас же пустится в обратный путь, пообещал он себе. Если его станции суждено стать единственным заслоном на пути чёрных, а его друзьям и близким – погибнуть, обороняя её, то он скорее предпочтёт быть вместе с ними, чем укрываться в этом раю. Ему вдруг захотелось вернуться домой, взглянуть на ряд армейских палаток, чайную фабрику... Поболтать с Женькой, рассказать ему о своих приключениях. Наверняка тот не поверит и в половину... Если он ещё жив.

-         Пойдём, Артём. Нас зовут. С тобой хотят поговорить, - позвал его Мельник.

        Он уже успел избавиться от своего защитного костюма и был теперь одет в водолазку, чёрную военную пилотку без кокарды и штаны с карманами – такие же, как у Хантера. Сталкер чем-то и напоминал Охотника, не внешне, конечно, а поведением. Был он такой же собранный, напружиненный, и говорил похоже – короткими рублеными фразами.

        Стены в помещении были обшиты морёным дубом, а на них друг напротив друга висели две большие картины маслом – на одной Артём без труда узнал Библиотеку, на другой было изображено высокое облицованное белым камнем здание, подпись под которым гласила «Генштаб Минобороны РФ».

        Посреди просторной комнаты стоял большой деревянный стол, а на стульях вокруг него сидели, изучающе разглядывая Артёма, с десяток людей – половина в серых браминских халатах, другая – в летней офицерской военной форме. Получалось так, что военные сидели под картиной с Генштабом, а брамины –  под Библиотекой.

        Во главе стола важно восседал невысокого роста, но весьма начальственного вида человек в строгих очках и с большой залысиной. Он был одет в костюм с галстуком, и татуировки, обозначающей принадлежность к касте, у него не было.

-         К делу, - не представляясь, начал он. – Расскажите нам всё, что вам известно, включая ситуацию с туннелями от вашей станции до Проспекта Мира.

        Артём принялся подробно описывать историю борьбы ВДНХ с чёрными, потом задание Хантера, и, наконец, поход к Полису. Когда он говорил о случившемся в туннелях между Алексеевской, Рижской и Проспектом Мира, военные и брамины зашептались между собой, одни – недоверчиво, другие – оживлённо, а сидевший в углу офицер протоколировал весь его рассказ.

        Его попросили продолжить, и он в который раз уже начал пересказывать историю своего путешествия. Его повествование вызывало у слушателей мало интереса, пока он не дошёл до Полянки и её жителей.

-         Позвольте, - возмущённо прервал его один из военных, плотный мужчина лет пятидесяти, с зализанными назад волосами и очками в стальной оправе, врезавшейся в мясистую переносицу. – Совершенно точно известно, что Полянка необитаема. Станция давным-давно заброшена.  Через неё ежедневно проходят десятки людей, это правда, но жить там никто не может. Там периодически происходят выбросы газа, и повсюду развешены знаки, предупреждающие об опасности. И уж, конечно, никаких кошек и макулатуры там нет и подавно. Совершенно пустой перрон. Совершенно. Прекратите ваши инсинуации.

        Остальные военные согласно закивали, и Артём озадаченно замолчал. Когда он останавливался на Полянке, ему в голову пришла на мгновение мысль, что умиротворённая обстановка, царившая на станции, невероятна для метро. Но от этих размышлений его тут же отвлекли обитатели Полянки, которые были решительно настоящими.

        Брамины, однако, эту гневную тираду не поддержали. Старший из них, лысый старик с длинной седой бородой, с интересом посмотрел на Артёма, и перекинулся несколькими фразами на непонятном языке с сидевшими рядом.

-         Этот газ, как вы знаете, обладает галлюциногенными свойствами,  в определённых пропорциях смешиваясь с воздухом, - примирительно сказал брамин, сидящий по правую руку от старейшины.

-         Вопрос в том, можно ли теперь верить ему в остальном, - глядя на Артёма исподлобья, возразил военный.

-         Спасибо за ваш доклад, - оборвал дискуссию человек в костюме. – Совет обсудит его, и вам сообщат о результатах. Вы можете идти.

        Артём стал пробираться к выходу. Неужели весь его разговор с двумя курившими кальян жителями Полянки оказался галлюцинацией? Но ведь это значило бы тогда, что и идея о его избранности, о том, что он может изгибать реальность, пока воплощает сюжет предначертанного  – это просто плод его воображения, попытка утешить себя… Теперь и загадочная встреча в туннеле между Боровицкой и Полянкой больше не казалась ему чудом. Газ? Газ.

        Он сидел на скамейке у дверей и даже не вслушивался в отдалённые голоса споривших членов Совета. Мимо ходили люди, проезжали дрезины и мотовозы, минута за минутой шло время, а он сидел и думал. Существовала ли его миссия на самом деле, или он сам выдумал её? Что ему делать теперь? Куда ему теперь идти?

        Его кто-то тронул за плечо. Это был офицер, который вёл записи во время его рассказа.

-         Члены Совета сообщают вам, что Полис не в состоянии ничем помочь вашей станции. Они благодарят вас за подробный отчёт о ситуации в метрополитене. Вы свободны.

        Вот и всё. Полис не может ничем помочь. Всё зря. Он сделал всё, что смог, но это ничего не изменило. Ему оставалось только вернуться на ВДНХ и встать плечом к плечу с теми, кто ещё держал там оборону. Артём тяжело поднялся со скамьи и побрёл сам не зная куда.

       Когда он почти дошёл уже до перехода на Боровицкую, сзади послышался негромкий кашель. Артём обернулся и увидел брамина, присутствовавшего на Совете – того самого, что сидел по правую руку от старешины.

-         Постойте, молодой человек... Мне кажется, нам с вами нужно обсудить кое-что... В приватном порядке, - вежливо улыбаясь, обратился он к нему. – Если Совет не в состоянии ничего для вас сделать, то, может, ваш покорный слуга окажется полезнее.

        Он ухватил Артёма под локоть и увлёк его за собой в одно из кирпичных жилищ в арках. Окна здесь не было, электрическая лампочка не горела, и только тлела на столе свеча, бросая отсветы на лица нескольких сидевших за столом людей. Рассмотреть их как следует Артём не успел, потому что приведший его брамин поспешно задул свечу, и комната погрузилась в темноту.

-         Правда ли то, что ты рассказывал о Полянке на заседании Совета? – раздался сиплый голос.

-         Да, - твёрдо ответил Артём.

-         Знаешь ли ты, как зовётся Полянка среди нас, браминов? Станция судьбы. Пусть кшатрии считают, что это газ наводит морок, мы не против. Мы не станем излечивать от слепоты недавнего врага. Мы верим, что на этой станции люди встречаются с посланниками Провидения. Большинству из них Провидению сказать нечего, и они просто проходят через пустую заброшенную станцию. Но те, кто кого-то встретил на Полянке, должны отнестись к этой встрече со всем вниманием, и на всю жизнь запомнить то, что ему там было сказано. Ты помнишь это?

-         Забыл, - соврал Артём, не доверяя особенно этим людям, напоминавшим ему членов какой-то секты.

-         Наши старейшины убеждены, что ты не случайно пришёл к нам. Ты не обычный человек, и твои особые способности, которые уже не раз спасали тебя в пути, могут помочь и нам. А мы за это протянем руку помощи тебе и твоей станции. Мы – хранители знаний, и среди этих знаний есть и такие, что способны спасти ВДНХ.

-         При чём здесь ВДНХ? – взорвался Артём. – Вы все говорите только о ВДНХ! Вы как будто не понимаете, что я пришёл сюда не ради своей станции, не ради своей шкуры! Вам всем, всем угрожает опасность! Сначала падёт ВДНХ, за ним вся линия, а потом придёт конец всему метро....

        Ему никто не отвечал. Тишина сгустилась, было только слышно мерное дыхание присутствующих. Артём подождал ещё немного и спросил, не выдержав молчания:

-         Что я должен сделать?

-         Подняться наверх, в большое книгохранилище. Найти там нечто, что принадлежит нам по праву, и вернуть это сюда. Если ты сможешь обнаружить то, что мы ищем, мы укажем тебе на знания, которые помогут тебе уничтожить угрозу.  И пусть сгорит Великая Библиотека, если я лгу.
Артём вышел на станцию, очумело озираясь по сторонам. Он только что заключил одно самых странных соглашений в своей жизни. Его наниматели отказались даже объяснить, что именно он должен разыскать в книгохранилище, пообещав, что детали ему сообщат потом, когда он уже поднимется наверх. И хотя мелькнула на секунду мысль, что речь может идти о Книге, о которой ему накануне рассказывал Данила, спросить у браминов про неё он не посмел. Да и потом, оба они вчера были изрядно навеселе, когда его гостеприимный хозяин поведал ему эту тайну, так что основания сомневаться в её достоверности были.

        Ему пообещали, что на поверхность он пойдёт не один. Брамины собирались снарядить целый отряд. Вместе с Артёмом должны были подняться по крайней мере два сталкера и один человек от касты, которому он должен будет немедленно передать найденное, если экспедиция завершится успехом. Он же должен будет показать Артёму нечто, что поможет ему устранить угрозу, нависшую над ВДНХ.

        Сейчас, когда он вышел из кромешного мрака комнаты на платформу, условия договора казались Артёму абсурдными. Как в старой сказке, от него требовалось «пойти туда – не знаю куда, принести то – не знаю что», и за это ему обещали чудесное спасение, не уточняя даже, каким оно будет. Но что ему оставалось делать? Вернуться с пустыми руками? Разве этого ожидал бы от него Охотник?

        Когда Артём спросил у своих таинственных собеседников, каким же образом он найдёт в гигантских хранилищах Библиотеки то, что они ищут, ему было сказано, что он поймёт всё на месте. Он услышит. Больше он дознаваться не стал, боясь, что у них пропадёт уверенность в его необычных способностях, в которые он и сам не очень верил. Напоследок его строго предупредили, что военные не должны знать ничего, иначе соглашение потеряет силу, а Артём может пенять на себя.

        Он уселся на скамейку в центре зала и задумался. Это был потрясающий шанс выйти на поверхность, совершить то, что пока в сознательном возрасте ему удалось лишь раз, и сделать это, не боясь наказания и последствий. Подняться наверх – и подумать только, не одному, а с настоящими сталкерами, выполняя секретное задание касты браминов... Он так и не спросил их, почему они так не любят слова «библиотекарь».

        Рядом с ним на скамейку тяжело опустился Мельник. Сейчас он выглядел усталым и напряжённым.

-         И зачем ты на это пошёл? -  безо всякого выражения спросил он, глядя перед собой.

-         Откуда вы знаете? – удивился Артём: с момента его разговора с браминами не прошло ещё и четверти часа.

-         Придётся с тобой идти, - не удостоив его ответом, скучным голосом продолжил Мельник, - я за тебя теперь перед Хантером отвечаю, что бы там с ним не случилось. А от договора с браминами отказаться нельзя. Ни у кого ещё не выходило. И главное - не вздумай военным проболтаться, - он поднялся с места, покачал головой, и добавил, - знал бы ты, во что ввязался... Пойду я спать. Вечером сегодня поднимаемся.

-         А вы разве не из военных? – вдогонку спросил его Артём. – Я слышал, они вас полковником называли.

-         Полковник-то полковник, да не их ведомства, - отозвался нехотя Мельник и ушёл.

Тяжёлая дубовая дверь чуть не в два человеческих роста высотой медленно, словно нехотя подалась вперёд, и истерически завизжали проржавевшие петли, на которых она была подвешена. Мельник проскользнул внутрь, прижав к глазам свой прибор ночного видения и удерживая автомат на весу одной рукой. Через секунду он дал остальным знак следовать за ним.

        Впереди виднелся длинный коридор с искорёженными остовами железных вешалок по бокам – здесь когда-то находился гардероб. Вдалеке, в пробивающемся с улицы слабом свете гаснущего дня, вырисовывались белые мраморные ступени уходящей вверх широкой лестницы. До потолка было чуть ли не пятнадцать метров, и примерно посередине можно было различить кованую ограду галерей второго этажа. В холле стояла хрупкая тишина, гулко отзывавшаяся на каждый шаг.

        Стены холла поросли чуть шевелящимся, словно дышащим, мхом, а с потолка свисали  доходящие почти до земли странные лианоподобные растения в руку толщиной. Их стебли отсвечивали жирным блеском в лучах фонарей и были покрыты крупными уродливыми цветами, источавшими удушливый, кружащий голову аромат, настолько плотный, что его отголоски пробивались сквозь фильтры противогаза. Цветы тоже еле заметно покачивались, и Артём не взялся бы определить, движет ли ими ветер, влетающий сквозь разбитые окна второго этажа, или они перемещаются по своей воле.

-         Что это? – тронув лиану рукой, спросил Артём у Десятого.

-         Озеленение... – процедил тот. – Комнатные растения после облучения, вот что. Вьюнки. Доразводились, ботаники...

        Ступая шаг за шагом за Мельником, они дошли до лестницы и под прикрытием Десятого начали подниматься, прижимаясь к левой стене. Идущий первым сталкер не спускал глаз с видневшегося впереди чёрного квадрата входа в другие помещения, остальные лучами своих фонарей облизывали мраморные стены и изъеденный ржавым мхом потолок.

        Широкая мраморная лестница, на которой они стояли, вела на второй этаж вестибюля. Перекрытий над ней не было, и за счёт этого оба этажа вестибюля сливались в одно единое огромное пространство. Второй уровень вестибюля имел форму буквы П – в центре был проём, из которого поднималась лестница, а по краям располагались площадки с деревянными шкафчиками. Большая часть их была сожжена или сгнила, но некоторые выглядели так, словно люди пользовались ими ещё вчера. В каждом из них были сделаны сотни маленьких выдвижных ящиков.

-         Картотека, - с благоговением оглядываясь вокруг, пояснил тихонько Данила. – На этих ящичках можно гадать. Посвящённые умеют. После ритуала нужно вслепую выбрать один из шкафов, потом наугад вытянуть ящик, и взять любую карточку. Если ритуал был проведён правильно, то название книги предскажет тебе будущее, предостережёт, или напророчит удачу.

        На секунду Артёму захотелось подойти к ближайшему шкафчику и узнать, в какое отделение этой картотеки судеб его занесли. Но его внимание отвлекла гигантская паутина, растянутая на несколько метров у разбитого окна в дальнем углу. В тонких, но видимо, необычайно прочных волокнах застряла внушительных размеров птица, которая была ещё до сих пор жива и слабо подёргивалась. Того, кто сплёл эту чудовищную сеть, Артём, к своему облегчению, не обнаружил. Кроме них, в просторном вестибюле не было вообще ни души.

        Мельник дал им знак остановиться.

-         Теперь прислушайся, - обратился он к Артёму. – Слушай не то, что снаружи... Попытайся услышать то, что звучит у тебя внутри, в голове. Книга должна позвать тебя. Старейшины браминов думают, что она, скорее всего, находится на одном из ярусов Главного книгохранилища. Но фолиант может быть где угодно – в одном из читальных залов, на забытой библиотекарской тележке в коридоре, в столике смотрительницы... Поэтому, до того, как мы попытаемся пробраться в хранилище, постарайся уловить её голос здесь. Закрой глаза. Расслабься.

        Артём зажмурился и стал напряжённо вслушиваться. В полной темноте тишина распадалась на десятки крошечных шумов – скрип деревянных полок, гуляющие по коридорам сквозняки, неясные шорохи, доносящееся с улицы завывание, долетающий из читальных залов звук, похожий на старческий кашель... Но ничего, похожего на зов, на голос, Артёму услышать не удалось. Он стоял так, замерев, пять, десять минут, тщетно задерживая дыхание, которое могло бы помешать ему вычленить из мешанины звуков, шедшими от мёртвых книг, голос, который подавала книга живая...

-         Нет, - виновато покачал он головой, наконец открыв глаза. – Ничего нет.

        Мельник ничего не сказал, промолчал и Данила, но Артёму удалось перехватить его разочарованный взгляд, который говорил сам за себя.

-         Может быть, её здесь действительно нет. Значит, пойдём в книгохранилище. Скажем так, попытаемся туда попасть, - после минутной паузы решил сталкер и дал знак следовать за ним.

        Он шагнул вперёд, в широкий дверной проём, в котором из двух створок на петлях оставалась только одна - обугленная по краям и изрисованная непонятными символами. За ним начиналась небольшая круглая комната с шестиметровым потолком и четырьмя выходами. Десятый прошёл вслед за ним, а Данила, пользуясь тем, что они его не видят, шагнул к ближайшему уцелевшему шкафу, и, потянув один из ящичков, вытащил из него карточку и пробежал по ней глазами, а потом, недоумённо скривившись, сунул её в нагрудный карман. Поняв, что Артём всё видел, он заговорщически прижал палец к губам и поспешил за сталкерами.

        Стены круглой комнаты были тоже покрыты рисунками и надписями, а в углу стоял продавленный диван с изрезанной дермантиновой обивкой. В одном из четырёх проходов на полу лежал опрокинутый книжный стенд, из которого выпали несколько брошюр.

-         Ни к чему не прикасаться! – предостерёг их Мельник.

        Десятый опустился на диван, скрипнув пружинами. Данила последовал его примеру. Артём, как зачарованный, уставился на раскиданные по полу книги.

-         Их никто не трогает... -  пробормотал он. – У нас на станции библиотеку приходится крысиным ядом обрабатывать, иначе бы они всё съели... Здесь что, крыс нет? – спросил он, снова вспоминая слова Бурбона, что беспокоиться надо не тогда, когда крысы кишат вокруг, а когда их нет совсем.

-         Какие ещё крысы? Что ты несёшь? – недовольно поморщился Мельник. – Откуда здесь крысы? Они всех крыс сто лет назад сожрали...

-         Кто? – растерянно спросил Артём.

-         Как кто? Библиотекари, разумеется, - объяснил Десятый.

-         Так это звери или люди? – спросил Артём.

-         Не звери, это точно, - задумчиво покачал головой тот и замолчал.

        Находящаяся в глубине одного из проходов массивная деревянная дверь вдруг протяжно скрипнула. Оба сталкера мгновенно метнулись в стороны, спрятавшись за полуколонны, находившиеся по обе стороны от арки. Данила сполз с дивана на пол и откатился вбок. Артём последовал его примеру.

-         Там дальше - Главный читальный зал, - шепнул ему брамин. – Они там иногда появляются...

-         Хватит трепаться! – зло оборвал его Мельник. – Ты что, не знаешь, что библиотекари не переносят шума? Что он для них – как для быка красная тряпка?– он выругался и  указал Десятому на двери читального зала.

       Тот кивнул. Прижимаясь к стенам, они стали медленно продвигаться к огромным дубовым створкам. Артём и Данила не отставали от них ни на шаг. Первым внутрь зашёл Мельник. Прислонившись спиной к одной из дверей, и подняв автомат вверх стволом, он глубоко вдохнул, выдохнул, и резким движением толкнул створку плечом, одновременно наводя ствол на раскрывшийся чёрный зев Главного зала.

        Через секунду все они были внутри. Зал оказался помещением неимоверных размеров, с потолком, теряющимся на двадцатиметровой высоте. Как и в вестибюле, с него свисали тяжёлые жирные лианы с цветами. Этим же чудовищным вьюном были оплетены и стены зала. С каждой стороны в стенах было проделано по шесть гигантских окон, причём в нескольких из них ещё уцелела часть стёкол. Однако освещение было очень скудным: лунные лучи с трудом пробивались сквозь густые переплетения жирно поблёскивавших стеблей.

        Слева и справа раньше, видимо, шли ряды столов, за которыми сидели читатели. Большую часть из них растащили, некоторые сожгли или сломали, но ещё с десяток оставались нетронутыми – те, что стояли ближе к украшенной растрескавшимся панно противоположной стене, где в самом центре возвышалась плохо различимая в полумраке скульптура. Повсюду были прикручены пластиковые таблички с надписью «Соблюдайте тишину».

        Тишина здесь стояла совсем не такая, как в вестибюле. Тут она была такая плотная, осязаемая, что казалось, её можно потрогать. Она словно наполняла собой весь этот циклопический зал, и нарушать её было как-то боязно.

        Обшаривая фонарями пространство перед собой, они стояли так, пока Мельник не резюмировал:

-         Ветер, наверное...

        Но в это самое мгновение Артём заметил серую тень, мелькнувшую впереди между двумя разломанными столами и исчезнувшую в чёрном проломе в книжных стеллажах. Увидел её и Мельник. Приложив к глазам свой прибор ночного видения, он вытянул в руке автомат и, осторожно ступая по заросшему мхом полу, стал приближаться к тайному проходу.

         Десятый двинулся вслед за ним, а Артём с Данилой, хоть им и дали знак оставаться на месте, не выдержали, и тоже последовали за сталкерами: стоять у входа одним было слишком страшно. При этом Артём не смог удержаться от того, чтобы окинуть восхищённым взглядом всё ещё сохраняющий крупицу своего былого величия зал. Это спасло жизнь не только ему самому, но и всем остальным.

        По всему периметру на высоте нескольких метров помещение опоясывали галереи – неширокие проходы, огороженные деревянными перилами. С них можно было посмотреть в окна, а кроме того, в той стене, у которой они стояли, и в противоположной, по обе стороны от старинного панно, открывались двери в служебные помещения. Подняться на галереи можно было по парным лестницам, спускавшимся с двух сторон к читающей скульптуре с другой стороны, или по точно таким же ступеням, карабкающимся наверх от входа.

        И именно по этим лестницам, спиной к которым они только что стояли, сейчас неспешно и совершенно бесшумно скользили вниз сгорбленные серые фигуры. Их было больше десятка – не до конца растворившихся в сумраке тварей, каждая из которых была бы ростом с Артёма, если не сгибалась бы почти вдвое, так что длинные передние лапы, поразительно напоминающие руки, чуть не касались пола. Передвигались существа на двух задних лапах, шагая вразвалку, но при этом удивительно ловко и неслышно. Издалека они больше всего напоминали горилл из учебника по биологии, по которому отчим пытался научить Артёма уму-разуму в детстве.

        На все эти наблюдения у Артёма было не больше секунды. Как только луч его фонаря упал на одну из сгорбленных фигур, отбросив на стену за ней яркую чёрную тень, со всех сторон раздалось дьявольское верещание, и твари, больше не стараясь прятаться,  хлынули вниз.

-         Библиотекари! – закричал изо всех сил Данила.

-         Ложись! – приказал Мельник.

        Артём с Данилой кинулись на пол. Стрелять они не решались, помня предостережение сталкера, что выстрелы, как и любые громкие звуки, привлекают и раздражают библиотекарей. Их колебания развеял подлетевший и упавший рядом с ними Мельник, который сам первым открыл огонь. Несколько созданий с рёвом рухнули вниз, другие стремглав бросились в темноту, но только чтобы подкрасться поближе: через несколько мгновений одно из чудовищ неожиданно возникло всего в паре метров от них, и сделав долгий прыжок, попыталось вцепиться Десятому в горло. Падая на пол, тот успел срезать тварь короткой очередью.

-         Бегите отсюда! Возвращайтесь в круглую комнату, и старайтесь пробиться в хранилище! Брамин должен знать, как туда идти, их учат! Мы останемся здесь, прикроем вас и попробуем отбиться, – бросил Артёму Мельник, и не обращая больше на него внимания, отполз к своему напарнику.

        Артём дал Даниле знак, и оба, пригибаясь к земле, бросились к выходу. Один из библиотекарей прыгнул из темноты им навстречу, но его тут же смёл свинцовый шквал: сталкеры не упускали их из виду.

        Выскочив из Главного читального зала, Данила кинулся обратно в большой вестибюль, откуда они пришли. У Артёма на мгновенье промелькнула мысль, что его напарник до того напуган библиотекарями, что пытается сбежать. Но Данила рвался не к лестнице, которая вела к выходу. Обогнув её, он помчался мимо уцелевших шкафчиков картотеки к противоположному концу вестибюля. Там помещение сужалось и заканчивалось тремя парами дверей – прямо и по бокам. Правая вела на лестницу, где царила абсолютная темнота. Здесь брамин наконец остановился и перевёл дух. Артём нагнал его только через несколько секунд - он никак не ожидал от своего напарника такой прыти. Замерев, оба прислушались. Сзади, из Главного зала, доносились выстрелы и крики. Сражение продолжалось. Кто в нём возьмёт верх, было неясно, и терять время, ожидая исхода боя, они не могли.

-         А почему мы возвращаемся? Почему мы сначала в обратную сторону шли? – спросил, переведя дух, Артём.

-         Не знаю, куда они нас вели, - пожал плечами Данила. – Может, они по другому пути идти собирались. Нас старейшины только одному учили, и он в хранилище именно с этой стороны вестибюля ведёт. По лестнице теперь, на один этаж подняться, потом по коридору, опять по лестнице, потом через запасную картотеку, и мы в хранилище.

        Он направил автомат в темноту и шагнул на лестничную клетку. Артём последовал за ним, освещая лучом себе дорогу.

        Посреди лестницы уходила этажа на три вниз и на столько же вверх лифтовая шахта. Когда-то она была, видимо, застеклена, из чугунного каркаса местами до сих пор торчали острые стеклянные осколки, матовые от накопившейся за десятилетия пыли. Квадратный колодец шахты огибали подгнившие деревянные ступени лестницы, забросанные битым стеклом, стреляными гильзами и засохшими кучками чьего-то помёта. Перил не было и в помине, и Артёму пришлось жаться к стене и тщательно смотреть себе под ноги, чтобы не поскользнуться и не угодить в проём.

        Они поднялись на один этаж и оказались в небольшой квадратной комнате. Отсюда тоже открывались три прохода, и Артём начал отдавать себе отчёт, что без проводника вряд ли сможет выбраться из этого лабиринта. Левая дверь вела в широкий тёмный коридор, до конца которого луч фонаря даже не доставал. Правая была закрыта и почему-то заколочена досками крест-накрест, а сажей на стене рядом с ней было написано: «Не открывать! Смертельная опасность!». Данила повёл его за собой прямо, в убегающий под углом проход, за которым открывался ещё один коридор, но более узкий и полный новых дверей. Через него брамин продвигался уже не так стремительно, часто останавливался и прислушивался. Пол здесь был выстелен паркетом,  а на выкрашенных в жёлтый цвет стенах, как и везде в Библиотеке, висели зловещие таблички «Соблюдайте тишину». За теми дверьми, что были распахнуты, виднелись комнаты и разорённые рабочие кабинеты. Из-за закрытых иногда доносилось шуршание, а один раз Артёму показалось, что он услышал шаги. Судя по лицу его напарника, ничего хорошего это не предвещало, и оба поспешили убраться оттуда как можно скорее.

        Потом, как и предполагал Данила, справа появился выход на новую лестничную клетку. По сравнению с темнотой залов, здесь было довольно светло – в стенах на каждом пролёте были сделаны окна. Из них с высоты пятого этажа был виден двор, хозяйственные постройки, обгоревшие каркасы каких-то технических устройств. Но долго рассматривать двор Артёму не удалось: из-за угла здания, в котором они находились, вынырнули две серые скособоченные фигуры. Они медленно побрели через двор, словно что-то разыскивая. Неожиданно одна из них замерла на месте, подняла голову, и, как показалось Артёму, взглянула прямо на то окно, из которого он смотрел. Отпрянув, Артём присел на корточки. Ему не пришлось объяснять своему напарнику, что к чему -  тот и сам всё понял.

-         Библиотекари? – шепнул он испуганно, тоже приседая, чтобы его не было видно с улицы.

        Артём молча кивнул. Данила зачем-то протёр рукой плексиглас на своём противогазе, будто это могло помочь ему осушить вспотевший от волнения лоб, потом собрался с мыслями и заспешил по лестнице наверх, таща за собой и Артёма. Один пролёт вверх, потом снова извилистые коридоры... Наконец брамин в нерешительности остановился перед несколькими дверями.

-         Про это место я ничего не помню, - растерянно сказал он. – Здесь должен быть вход в запасную картотеку. Но про то, что проходов несколько, нам никто не говорил.

        Он задумался, потом несмело подёргал за ручку одну из дверей. Она была заперта. Закрытыми оказались и остальные выходы. Данила непонимающе, словно отказываясь верить, помотал головой и потянул ручки ещё раз. Вслед за ним попробовал  и Артём, но тоже безрезультатно.

-         Закрыто, - с тупым выражением на лице констатировал он.

        Данила вдруг мелко затрясся, так, что Артём, испуганно оглядев его, на всякий случай отступил от своего напарника на шаг. Но тот просто смеялся.

-         А ты постучи! – предложил он Артёму, и всхлипнув, добавил, - извини, наверное, истерика уже началась.

        Артём почувствовал, как неуместный смех разбирает и его. Сказывалось напряжение, накопившееся в нём за последний час, и как он ни сдерживался, глупое хихикание прорвалось наружу. С минуту оба стояли, прислонившись спиной к стене и хохотали.

-         Постучи! – повторил Артём, держась за живот, и жалея, что не может снять противогаз и вытереть слёзы.

        Он шагнул к ближайшей двери и три раза стукнул по дереву костяшками пальцев.

        А через секунду три ответных гулких удара раздались с обратной её стороны. В горле у Артёма мгновенно пересохло, сердце бешено заколотилось в груди. Именно в эту секунду за дверью кто-то стоял, слушая их смех и выжидая. Чего? Данила бросил на него обезумевший от страха взгляд и попятился от двери. А с другой её стороны кто-то снова застучал, всё громче и требовательней.

        И тогда Артём сделал то, чему его научил однажды Сухой. Оттолкнувшись от стены, он ногой ударил в замок соседней двери. На успех он не рассчитывал, но дверь с грохотом распахнулась. Стальной механизм замка был с мясом вырван из трухлявого дерева.

        Помещение, начинавшееся сразу за этой дверью, ничем не напоминало все остальные комнаты и коридоры Библиотеки, через которые они сегодня прошли. Почему-то здесь было очень влажно и душно, а в свете фонарей стало видно, что весь небольшой зал густо зарос странными растениями. Толстые стебли, тяжёлые маслянистые листья, смесь запахов - настолько густая, что пробивающаяся даже сквозь фильтры противогаза, покрытый переплетениями корней и стволов пол, шипы, цветы... Некоторые из них уходили своими корнями в сохранившиеся или расколотые цветочные горшки и кадки. Знакомые уже лианы обвивали и поддерживали  ряды деревянных шкафчиков – таких же, как в большом вестибюле, но из-за высокой влажности прогнивших насквозь – это стало ясно, как только Данила попытался открыть один из выдвижных ящиков.

-         Запасная картотека, - облегчённо выдохнув, сообщил он Артёму. -  Теперь уже недалеко.

        Сзади снова донёсся стук в дверь, а потом кто-то осторожно, словно пробуя, подёргал  за дверную ручку. Раздвигая стволами автоматов лианы и стараясь не споткнуться, зацепившись за ползущие по полу корни, они поторопились пробраться через этот зловещий сад, спрятанный в глубине Библиотеки. С другой стороны зала находилась ещё одна дверь, на этот раз не запертая. Последний коридор, и они наконец остановились. Они были в хранилище, это сразу чувствовалось. В воздухе стояла книжная пыль; библиотека спокойно дышала, чуть слышно шелестя миллиардами  страниц. Артём осмотрелся вокруг, и ему показалось, что чувствует любимый с детства запах старых книг. Он вопросительно посмотрел на Данилу.

-         Всё, пришли, - подтвердил тот, и добавил с надеждой в голосе, - Ну, как?

-         Ну так... Страшно, - не сообразив сразу, чего от него хотел напарник, признался Артём.

-         Книгу не слышишь? – уточнил брамин. – Отсюда её голос должен более отчётливо звучать...

        Артём закрыл глаза и постарался сосредоточиться. В голове у него было пусто и гулко, словно в заброшенном туннеле. Простояв так пару минут, он снова начал различать разные мелкие шумы, которые заполняли здание Библиотеки – но ничего, похожего на голос, на зов, ему услышать не удалось. Хуже того, он ровным счётом ничего и не чувствовал – и даже если он мог предположить, что «голос», о котором говорил Данила и другие брамины, на самом деле – всего лишь неуклюжая попытка описать ощущения совсем другого рода, дела это никак не меняло.

-         Нет, ничего не чувствую, - развёл он руками.

-         Ладно... Пойдём на другой ярус, их здесь девятнадцать. Будем искать, пока не найдём. С пустыми руками нам лучше не возвращаться, - помолчав, вздохнул Данила.

        Выйдя на служебную лестницу, они поднялись по бетонным ступеням на несколько этажей, прежде чем попытать счастья ещё раз. На этом ярусе всё было похоже на то место, куда они пришли вначале: средних размеров комната с застеклёнными окнами, несколько канцелярских столов, привычная уже поросль на потолке и в углах, и два расходящиеся в разные стороны коридора, заполненные бесконечными рядами книжных полок по обе стороны от узкого прохода. Потолок и в комнате, и коридорах был давяще низкий, чуть больше двух метров, и после невероятного простора вестибюля и Главного читального зала казалось, что не только протиснуться между полок, между полом и потолком, но даже и дышать здесь как-то нелегко. Стеллажи были плотно заставлены тысячами разнообразных книг, причём многие из них казались совершенно нетронутыми и прекрасно сохранившимися – должно быть, Библиотека строилась так, что даже когда люди забросили её, в ней оставался свой, особенный микроклимат. От такого сказочного богатства Артём ненадолго даже забыл, зачем он здесь, и углубился в один из рядов, осматривая корешки и с благоговением проводя по ним ладонью. Решивший, что его напарник, наконец, услышал то, ради чего его сюда отправили, Данила сначала не мешал ему, но потом наконец понял, в чём дело, и довольно грубо схватив Артёма за руку, потянул дальше.

        Три, четыре, шесть коридоров, сотня, вторая стеллажей, тысячи и ещё тысячи книг, вырываемые из кромешной тьмы хранилища жёлтым пятном света, следующий ярус, ещё один... Всё тщетно. Артём не ощущал ровным счётом ничего такого, что можно было бы принять за голос, за зов. Вообще ничего необычного. Он вспомнил, что если брамины на заседании Совета Полиса посчитали его за избранного, наделённого особым даром, ведомым судьбой, то у военных нашлось собственное объяснение его видениям: галлюцинации.

        На последних этажах он что-то начал чувствовать, но совсем не то, что ожидал и чего хотел. Это было неясное ощущение чьего-то присутствия, чем-то напомнившее ему пресловутый страх туннелей. Хотя все ярусы, на которых они побывали, казались совершенно покинутыми, и ни следа библиотекарей или других созданий здесь заметно не было, именно здесь всё время хотелось обернуться, чудилось, что сквозь книжные полки за ними кто-то внимательно наблюдает...

     ...Данила тронул его за плечо и направил фонарь на свой ботинок. Длинный шнурок, который брамин не умел завязывать по-особому, тащился за ним по полу.

-         Я завяжу пока, посмотри, что впереди, может услышишь всё-таки, - шёпотом попросил он у Артёма и присел на корточки.

        Артём кивнул и продолжил медленно, шаг за шагом, продвигаться вперёд, ежесекундно оглядываясь назад, на Данилу. Тот мешкал: завязывать скользкий шнурок пальцами в толстых перчатках было непросто. Проходя вперёд, Артём, освещал сначала открывавшийся справа бесконечный ряд книг, потом резким движением переводил луч налево,  силясь высмотреть в рядах пыльных и покоробившихся от времени книг перекошенные серые тени библиотекарей. Удалившись от своего напарника метров на тридцать, Артём вдруг отчётливо услышал шорох в двух рядах впереди. Автомат был уже наготове, и, прижав фонарь к стволу, Артём в один прыжок оказался у того коридора полок, где, по его расчётам, должен был кто-то скрываться.

        Два ряда забитых доверху томами полок, уходящие в перспективу. Пустота. Луч метнулся влево – вдруг враг скрывается там, в противоположном направлении этой бесконечности? Пустота.

        Артём затаил дыхание, стараясь вслушаться в малейший шум. Ничего, только призрачный шелест страниц. Он вернулся в проход и посветил туда, где со шнурками слишком долго возился Данила. Пусто. Пусто?!

        Не разбирая дороги, Артём бросился назад. Пятно света от его фонаря бешено скакало из стороны в сторону, выхватывая из темноты один за другим одинаковые ряды полок.  Где же он остался? Тридцать метров... Приблизительно тридцать метров, он должен был быть здесь... Никого. Куда он мог подеваться, не предупредив Артёма? Почему не сопротивлялся, если на него напали? Что произошло? Что вообще с ним могло произойти?

        ...Нет, он уже вернулся слишком далеко назад. Данила должен был оставаться намного ближе к нему... Но его нигде не было! Артём почувствовал, что перестаёт отдавать себе отчёт в своих действиях, и его начинает охватывать паника. Остановившись на том месте, где он оставил Данилу перешнуровывать ботинок, Артём обессиленно прислонился спиной к торцу полки, когда из глубины книжного ряда послышался тихий нечеловеческий голос, срывающийся в жутковатый клёкот:

-         Артём...

         Задыхаясь от страха, почти ничего не видя сквозь запотевшее стекло противогаза, Артём резко обернулся в ту сторону, откуда его позвали, и, пытаясь поймать коридор в прыгающий прицел автомата, пошёл на голос.

-         Артём...

        Теперь это было совсем близко. Неожиданно сквозь полки прорезался тонкий веер света, проникающего между неплотно стоящих книг на уровне пола. Лучи перемещались назад и вперёд, словно кто-то водил фонариком влево-вправо, влево-вправо... Артёму послышалось позвякивание металла.

-         Артём... – почти неслышный, на этот раз это был обычный шёпот, и голос, несомненно, принадлежал Даниле.

        Артём обрадованно сделал широкий шаг вперёд, надеясь увидеть своего напарника, и тут в двух шагах от него раздалось то зловещее горловое клекотание, которое он и слышал вначале. Луч фонаря продолжал бессмысленно блуждать по полу туда-сюда.

-         Артём... - позвал его и этот странный голос.

        Артём шагнул ещё раз, кинул взгляд  направо и почувствовал, как от увиденного там зашевелились волосы у него на голове.

        Ряд полок здесь прерывался, и в образовавшейся нише на полу сидел в луже крови Данила. Шлема и противогаза на нём не было, и хотя лицо у него было бледным, как у мертвеца,  открытые глаза смотрели осознанно,  губы старались сложить какие-то слова.  А за спиной у него, наполовину сливаясь с мраком, пряталась серая сгорбленная фигура. Длинная, поросшая жёсткой серебристой шерстью, костлявая рука – не лапа, а именно рука – но с мощными загнутыми когтями, задумчиво перекатывала оброненный и лежащий в полуметре от Данилы фонарь. Вторая была погружена в его распоротый живот.

-         Ты пришёл... – прошептал Данила.

-         Ты пришёл... – точно воспроизводя его интонацию, проскрежетал голос за его спиной.

-         Библиотекарь... Сзади. Мне всё равно конец. Стреляй, убей его, - попросил слабеющим голосом Данила.

-         Стреляй – убей его, - повторила тень.

        Фонарь в очередной раз неспешно покатился по полу налево, чтобы потом вернуться на место и повторить весь цикл ещё раз.  Артём почувствовал, что сходит с ума. В голове крутились слова Мельника о том, что звуки выстрелов могут привлечь к нему кошмарных тварей.

-         Уходи, - попросил он библиотекаря, не надеясь впрочем, что тот поймёт его.

-         Уходи, - почти ласково раздалось в ответ, а когтистая рука продолжила что-то перебирать в Данилином животе, от чего тот негромко застонал, а из уголка рта прочертила к подбородку жирную линию капля крови.

-         Стреляй! – собрав силы, чуть громче сказал Данила.

-         Стреляй! – потребовал библиотекарь из-за его спины.

        Убить своего нового товарища самому и привлечь этим других чудовищ, или оставить Данилу умирать здесь и бежать, пока не поздно? Спасти его уже вряд ли удастся, распоротый живот и вываливащиеся внутренности оставляли брамину меньше часа.

        Из-за откинутой назад Данилиной головы показалось сначала заострённое серое ухо, а за ним - огромный зелёный глаз, искрящийся в свете фонаря. Библиотекарь медленно, как-то стеснительно, выглянул из-за его умирающего напарника, и его глаза искали глаза Артёма. Не отворачиваться. Смотреть прямо туда, прямо на него, прямо в зрачки... Звериные, вертикальные зрачки. И как странно было видеть в этих жутких, невозможных глазах отблески разума!

        Сейчас, вблизи, библиотекарь уже ничем не напоминал гориллу, да и вообще обезьяну. Вся его хищная морда заросла шерстью, полная длинных клыков пасть доходила чуть не до ушей, а глаза были такого размера, что делали тварь не похожей ни на одно из животных, которых Артём видел живьём или на картинках.

        Ему показалось, что это продолжалось целую вечность. Нырнув во взгляд чудовища, он уже никак не мог оторваться от его зрачков. И только когда Данила издал протяжный глухой стон, Артём пришёл в себя и, направив крошечное красное пятнышко прицела прямо в низкий заросший серой шерстью лоб библиотекаря, переключил автомат на одиночный режим стрельбы. Услышав негромкий металлический щелчок, тварь зло зашипела и снова спряталась за спиной у Данилы.

-         Уходи... – вдруг проклетокала она оттуда, точно повторяя услышанную от Артёма интонацию.

        Артём ошалело замер. На сей раз библиотекарь не отзывался эхом на его слова, он будто запомнил их, понял их смысл. Могло ли такое быть?

-         Артём... Пока я ещё говорить могу... – собравшись с силами и пытаясь сфокусировать на нём свой мутнеющий с каждой минутой взгляд, заговорил Данила. -  У меня в нагрудном кармане – конверт... Сказали тебе передать, если ты Книгу найдёшь.

-         Но я же ничего не нашёл, - помотал головой Артём.

-         Ничего не нашёл, - подтвердил жуткий голос из-за спины Данилы.

-         Не важно... Я же знаю, зачем ты на это пошёл. Ты же не для себя... Вдруг, это тебе поможет. А мне уже всё равно, выполнил я приказ, или нет... Главное, запомни – в Полис тебе уже нельзя... Если они узнают, что ты ничего не смог достать... И военные если узнают... Иди через другие станции.  Теперь стреляй, а то очень больно. Я больше не хочу.

-         Не хочу... больно... – путая слова, повторил за ним с присвистом библиотекарь, и его рука сделала резкое движение в распоротом животе Данилы, отчего тот судорожно дёрнулся и почти во весь голос закричал.

Смоленская выглядела угрюмо: низкий полукруглый потолок, неширокие арки в мощных стенах, облицованных белым когда-то мрамором. Хотя по углам из арок выступали декоративные ложные колонны, а стены поверху окольцовывала неплохо сохранившаяся лепнина, всё это только усугубляло первое впечатление. Станция производила впечатление давно осаждаемой крепости, которую её защитники скупо украсили, отчего она только приняла ещё более суровый вид. Двойная цементная стена с массивными стальными дверьми по обе стороны от гермоворот, бетонированные огневые точки у входов в туннели - всё говорило о том, что у здешних обитателей есть основания беспокоиться за свою безопасность. Женщин на Смоленской почти не было, зато почти все встретившиеся ему мужчины были при оружии. Когда Артём спросил у Мельника напрямую, что происходит на этой станции, тот только неопределённо мотнул головой и сказал, что ничего необычного в ней не замечает.

        Однако Артёма не оставляло странное ощущение, что на Смоленской царит общая напряжённость. Здесь все словно чего-то ждали, и это чувство быстро передавалось вновь прибывшим. Палатки, в которых жили люди, были выстроены цепью посреди зала, а все арки оставались свободными – как будто их боялись загромождать, чтобы они не помешали срочной эвакуации. При этом все жилища были установлены исключительно в промежутках между арками, так что с одного пути сквозь проходы был виден другой.

        Посередине каждой посадочной платформы у спуска на рельсы сидели дежурные, не выпускавшие из поля зрения туннели с обеих сторон. Картину дополняла почти полная тишина, которая стояла на станции. Люди здесь переговаривались между собой негромко, иногда и вовсе переходя на шёпот, как если бы они боялись, что их голоса могут заглушить какие-то тревожные звуки, долетающие из туннелей.

        Артём постарался вспомнить, что он знал о Смоленской. Может быть, у неё были опасные соседи? Нет, с одной стороны рельсы уходили к светлому и благополучному Полису, сердцу метро. С другой - туннель вёл к Киевской, о которой Артём помнил только то, что она была населена преимущественно теми самыми «кавказцами», которых он видел на Китай-Городе и в тюремных камерах у фашистов на Пушкинской. Но, в конечном итоге, это были обычные люди, и вряд ли их стоило так опасаться...

        Столовая находилась в центральном тенте. Обеденное время, судя по всему, уже закончилось, потому что за грубыми самодельными столами оставалось всего несколько человек. Усадив Артёма за один из них, Мельник через пару минут вернулся к нему с миской, в которой дымилась неаппетитная серая кашица. Под ободряющим взглядом сталкера Артём всё же отважился её попробовать и уже больше не останавливался пока миска не опустела. На вкус местное блюдо оказалось просто замечательным, хотя он и затруднился определить, из чего именно оно было приготовлено. Одно можно было сказать наверняка – мяса повар не пожалел.

        Закончив и отставив плошку в сторону, Артём умиротворённо осмотрелся вокруг. За соседним столом всё ещё сидели, тихонько беседуя, два человека, и хотя одеты они были в обычные ватники, в их облике было что-то такое, что заставляло воображать их в костюмах полной защиты и с ручными пулемётами наперевес.

        Он перехватил внимательный взгляд, которым обменялся один из них с Мельником. Вслух при этом не было произнесено ни слова. Человек в ватнике вскользь осмотрел Артёма и вернулся к своему неторопливому и неслышному разговору.

        Ещё несколько минут медленно протекли в молчании. Артём попытался было снова заговорить с Мельником о станции, на которой они находились, но тот отвечал нехотя и односложно.

        Потом человек в ватнике встал со своего места, подошёл к их столу, и, наклонившись к Мельнику, пробормотал:

-         Что с Киевской-то делать будем? Назревает...

-         Ладно, Артём, иди отдохни пока. Третья палатка отсюда – для гостей. Постель уже застелена, я распорядился. Я посижу пока, мне поговорить надо, - сказал сталкер.

        Со знакомым неприятным чувством, что его только что отослали, чтобы он не подслушивал взрослых разговоров, Артём послушно встал и поплёлся к выходу. По крайней мере, он мог самостоятельно исследовать станцию, утешил он себя.

         Сейчас, когда у него была возможность внимательнее присмотреться, Артём обнаружил ещё несколько маленьких странностей. Зал был идеально расчищен, и разнообразный хлам, которым неизбежно было завалено большинство жилых станций в метро, здесь полностью отсутствовал. Да Смоленская больше и не производила впечатление жилой станции. Она вдруг напомнила ему картинку из школьного учебника по истории, на которой был изображён военный лагерь римских легионеров. Правильно, симметрично организованное, просматривающееся во всех направлениях пространство, ничего лишнего, расставленные повсюду караулы, укреплённые входы и выходы...

        Долго разгуливать по станции у него не получилось. Наткнувшись на откровенно подозрительные взгляды её обитателей, Артём уже через несколько минут понял, что за ним следят, и предпочёл ретироваться в палатку для гостей. Там его действительно ждала застеленная раскладушка, а в углу стоял полиэтиленовый пакет с его именем. Опустившись на взвизгнувшую пружинами койку, Артём раскрыл его. Внутри лежали его личные вещи, оставленные в рюкзаке. Покопавшись секунду, он достал из пакета принесённую с поверхности детскую книжку. Интересно, проверяли ли они его маленькое сокровище счётчиком Гейгера? Он наверняка нервно защёлкал бы вблизи книги, но Артём предпочитал об этом не думать. Он перелистнул пару страниц, разглядывая чуть выцветшие картинки на пожелтевшей бумаге и оттягивая тот момент, когда между очередными листами он найдёт свою фотографию.

        Свою ли?

        Что бы ни случилось теперь и с ним, и с ВДНХ, да со всем метро, вначале он должен вернуться на свою станцию, чтобы спросить у Сухого: кто на ней. Она это, или не она. Артём прижался к снимку губами, потом снова заложил его между страницами и спрятал книгу обратно в рюкзак. На секунду ему показалось, что в его жизни что-то медленно становится на своё место. А ещё через мгновение он уже спал.

        Когда Артём открыл глаза и вышел из палатки на станцию, он даже не сразу сообразил, где очутился – настолько она изменилась. Целых жилищ на ней оставалось меньше десятка, остальные были сломаны или сожжены. Стены были покрыты копотью и исклёваны пулями, штукатурка с потолка осыпалась и большими кусками лежала на полу. По краям платформы текли зловещие чёрные ручейки, предвестники грядущего затопления. В зале почти никого не было, только рядом с одной из палаток на полу возилась с игрушками маленькая девочка. С другого края, где уходила   наверх лестница нового выхода со станции, доносились приглушённые крики, и стены изредка озарялись пламенем. Кроме него мрак в зале разгоняли только две уцелевшие лампы аварийного освещения.

        Автомат, который он вроде бы оставлял у изголовья раскладушки, куда-то исчез. Тщетно обыскав всю палатку, Артём смирился с тем, что ему придётся идти безоружным.

        Что же здесь произошло? Он хотел было расспросить игравшую девочку, но та, увидев подошедшего Артёма, отчаянно разревелась, так что добиться от неё хоть чего-то было невозможно.

        Оставив захлёбывающуюся в рыданиях малышку, Артём осторожно прошёл через арку и выглянул на пути. Первой вещью, которая приковала к себе его взгляд, были три привинченные к мраморной облицовке бронзовые буквы: «В..НХ» . Вместо второй -  «Д», которой не хватало для родного четырёхбуквенника, виднелся лишь тёмный след. Через всю надпись по мрамору шла глубокая трещина.

        Надо было проверить, что происходит в туннелях. Если станцию кто-то захватил, то, прежде чем вернуться назад за подмогой, Артём должен разведать обстановку, чтобы точно объяснить союзникам с юга, что за опасность им угрожает.

        Сразу после входа в перегон сгущалась такая непроглядная темнота, что даже собственную руку Артём видел не дальше локтя. В глубине туннеля что-то издавало странные чавкающие звуки, и идти туда безоружным было сущим безумием. Когда они ненадолго смолкали, становилось слышно, как по полу журчит вода, обтекая его кирзовые сапоги и устремляясь назад, к ВДНХ.

        Ноги дрожали и отказывались идти вперёд. Тревожный голос в его голове твердил ему, что дальше идти опасно, что риск неоправданно велик, а в такой темноте ему всё равно не удастся ничего разглядеть. Но другая его часть, не обращая внимания на все разумные доводы, тянула его вглубь, во тьму. И, сдавшись, он словно заведённый, делал ещё один шаг вперёд.

        Тьма вокруг стала абсолютной, и не видно уже было ровным счётом ничего, и от этого у Артёма возникало странное ощущение, что его тело исчезло. От его прежнего «я» сейчас оставался только слух и всецело полагающийся на него разум. Он продвигался так ещё некоторое время, но звуки, по направлению к которым он шёл, так и не стали ближе. Зато послышались другие. Шорох шагов, точь-в-точь похожих на те, что он слышал раньше, в такой же темноте, но только, как Артём ни старался, он не мог понять, где именно и при каких обстоятельствах это произошло. И с каждым новым шагом, долетающим из невидимой глубины туннеля, Артём чувствовал, как в сердце ему капля за каплей просачивается чёрный холодный ужас. Через несколько мгновений он, не выдержав, развернулся, и стремглав бросился бежать на станцию, но не разглядев в темноте шпалы, споткнулся об одну из них и упал, понимая, что ему сейчас ему неминуемо настанет конец.

        Проснулся он весь в поту, и не сразу даже осознал, что во сне он свалился с раскладушки на пол. Голова была необыкновенно тяжёлая, в висках пульсировала тупая боль, и Артём ещё несколько минут провалялся на брезентовом дне палатки, пока не пришёл наконец в себя и не сумел подняться на ноги.

        Но в тот момент, когда голова наконец прояснилась, из неё полностью выветрились остатки кошмара, и он уже не мог даже приблизительно вспомнить, что же такое ему привиделось. Приподняв полог палатки, он выглянул на станцию. Кроме нескольких караульных, там никого не было. Видимо, сейчас здесь была ночь. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув привычный сырой воздух, Артём вернулся внутрь, растянулся на раскладушке и заснул крепким пустым сном.

        Его разбудил Мельник. Одетый в тёмную утеплённую куртку с поднятым воротником и военные штаны с карманами, он выглядел так, будто с минуты на минуту собирается выходить со станции. На голове у него была всё та же старая чёрная пилотка. У его ног стояли две больших сумки, которые показались Артёму знакомыми.

        Он ботинком пододвинул одну из них к Артёму и сказал:

-         Вот. Обувь, костюм, ранец, оружие. Переобувайся, готовься. Защиту надевать не  надо, не на поверхность собираемся, просто возьми с собой. Выходим через полчаса.

-         А куда идём? – хлопая спросонья глазами и мучительно пытаясь сдержать зевок, спросил Артём.

-         Киевская. Если всё будет в порядке, потом по Кольцу к Белорусской – и к Маяковской. А там увидим. Собирайся.

        Он уселся на стоящий в углу табурет и, достав из кармана газетный обрывок, принялся изготавливать самокрутку, время от времени посматривая на Артёма. Под этим внимательным  взглядом у Артёма всё валилось из рук и на сборы ушло куда больше времени, чем ему понадобилось бы, если бы Мельник оставил его одного.

        Но минут через двадцать он всё же был готов. Не говоря ни слова, Мельник поднялся с табурета, взял свою сумку, и вышел на платформу. Артём оглядел комнату и последовал за ним. Народа на станции было совсем немного, и на этот раз никто на него не смотрел. Они прошли через арку и вышли к путям.

        Спустившись по приставной деревянной лесенке на путь, Мельник кивнул караульному и зашагал к туннелю. Только теперь Артём заметил, как странно здесь устроены входы в перегоны. С той стороны платформы, где рельсы уходили на Киевскую, половина пути была перекрыта бетонированной огневой точкой с узкими бойницами. Проход перегораживала железная решётка, рядом с которой дежурили двое караульных. Мельник перекинулся с ними парой коротких и неразборчивых фраз, после чего один из охранников открыл навесной замок и толкнул решётку.

        По одной из стен туннеля шёл перемотанный чёрной изолентой провод, с которого каждые десять-пятнадцать метров свисали слабые лампочки, но даже и такое освещение в перегоне казалось Артёму настоящей роскошью. Впрочем, через три сотни шагов провод обрывался, и в этом месте их ждал ещё один караул. На дозорных не было никакой формы, но выглядели они куда серьёзней, чем военные в Полисе. Узнав Мельника в лицо, один из них кивнул ему, пропуская вперёд. Остановившись на краю освещённого пространства, сталкер достал из своей сумки фонарь и включил его.

        Ещё через пару сотен метров впереди раздались голоса и блеснули отсветы фонарей. Неуловимым движением автомат Мельника соскользнул с его спины и оказался у него в руках. Артём последовал его примеру.

        Наверное, это был ещё один, дальний дозор со Смоленской. Двое крепких вооружённых мужчин в тёплых куртках с воротниками из искусственного меха спорили с тремя челноками. На головах у дозорных были круглые вязаные шапки, а на груди у обоих висели на кожаных ремешках приборы ночного видения. У двоих челноков было при себе оружие, но Артём был готов ручаться чем угодно, что это именно торговцы. Огромные тюки с тряпьём, карта туннелей в руке, особенный плутоватый взгляд, задорно блестящие в лучах фонарей глаза – всё это он уже видел неоднократно. Челноков обычно без проблем и препятствий пускали на все станции, кроме разве членов Ганзы. Но, кажется, на Смоленской их никто не ждал.

-         Да ладно, браток, что ты заладил, нам даже и не на твою Смоленскую, так, мимо идём, - убеждал дозорного один из торговцев, долговязый усатый человек в кургузом ватнике.

-         Шмотки тут у нас, да вот, сами гляньте, мы это, в Полисе торговать будем, - поддакивал ему другой челнок, коренастый и заросший щетиной до самых глаз.

-         Какой тебе от нас вред, польза только, вот, смотри, джинсы совсем как новые, твой размер, наверное, фирменные, за так отдам, - перехватывал инициативу третий.

        Караульный молча качал головой, перекрывая рукой проход. Он почти ничего не отвечал, но как только один из челноков, приняв его молчание за согласие, попробовал шагнуть вперёд, оба дозорных почти синхронно щёлкнули затворами своих автоматов. Мельник и Артём стояли в пяти шагах за их спинами, и хотя сталкер и опустил своё оружие, в его позе сквозило напряжение.

-         Стоять! Даю пять секунд, чтобы развернуться и уйти. Станция режимная, сюда никого не пускают. Пять... четыре... – начал считать один из дозорных.

-         Ну конечно, как нам теперь туда, через Кольцо опять? – возмутился было один из челноков, но другой, обречённо покачав головой, потянул его за рукав, торговцы подобрали с земли тюки и потащились обратно.

        Выждав минуту, сталкер дал Артёму знак, и они зашагали на Киевскую вслед за челноками. Когда они проходили мимо караульных, один из них молча кивнул Мельнику и приложил два пальца к виску, словно отдавая честь.

-         Режимная станция? – спросил Артём у сталкера, когда они отошли от кордона на несколько сотен метров. – Что это значит?

-         Вернись, спроси, - отрезал тот, начисто отбивая у Артёма желание расспрашивать дальше.

        Хотя они и старались держаться подальше от ушедших вперёд челноков, звуки их голосов становились всё ближе, а потом вдруг оборвались. Но не прошли они и двух десятков шагов, как в лицо им ударил луч света.

-         Эй, кто там? Чего надо? – нервно крикнул кто-то, и Артём узнал голос одного из торговцев, которых завернула с полпути выставленная перед Смоленской охрана.

-         Спокойно. Дайте пройти, вас не тронем. На Киевскую идём, - негромко, но очень отчётливо ответил сталкер.

-         Проходите, вперёд вас пропускаем. Нечего в затылок дышать, - посовещавшись, предложили из темноты.

        Мельник недовольно пожал плечами и неторопливо двинулся вперёд. Метров через пятьдесят их действительно ждали те трое челноков. При приближении Артёма и Мельника торговцы вежливо опустили стволы в пол, расступились и дали им пройти. Сталкер как ни в чём не бывало зашагал дальше, но Артём немедленно отметил, что поступь его изменилась: теперь он шёл неслышно, словно боясь заглушить топотом сапог раздающиеся за спиной звуки. И хотя челноки немедленно последовали за ними, Мельник ни разу на них не оглянулся. Артём пытался побороть в себе желание обернуться довольно долго, минуты три, потом всё-таки посмотрел назад.

-         Эй! – послышался оттуда напряжённый голос, - погодите там!

         Сталкер остановился. Артём начал недоумевать, отчего тот так послушно выполняет все требования каких-то мелких торговцев.

-         Это они так из-за Киевской лютуют, или потому что Полис охраняют? – нагнав их, спросил один из челноков.

-         Из-за Киевской, понятное дело, - немедленно отозвался Мельник, и Артём почувствовал укол ревности: ему-то сталкер не хотел ничего рассказывать.

-         Да уж, это-то понять можно. На Киевской теперь страшно становится. Ну, ничего. Скоро этим чистюлям из вашего караула придётся жарко. Вот как Ганза пускать перестанет, с Киевской все к вам побегут. Сам понимаешь, когда такое творится, кто же на станции жить останется? Лучше уж под пули... – обращаясь то ли к сталкеру, то ли к самому себе, бурчал долговязый челнок.

-         Сам-то небось под пули кинулся? Тоже мне, матросов нашёлся! – ехидно хмыкнул другой.

-         Ну так пока ещё и не припекло, - отозвался долговязый.

-         Да что там происходит-то? – не сдержался Артём.

        Сразу двое челноков оглянулись на него так, словно он задал глупый вопрос, ответ на который знал каждый ребёнок. Сталкер хранил молчание. Некоторое время молчали и торговцы, так что некоторое время они шагали в полной тишине. От этого ли, или, может, потому что затягивающееся молчание становилось жутковатым, Артёму вдруг расхотелось слушать объяснения. И когда он решил уже было махнуть на них рукой, долговязый наконец нехотя проговорил:

-         Туннели к Парку Победы там, вот что...

        Услышав название станции, двое его спутников как-то съёжились, и Артёму почудилось на секунду, что налетел порыв промозглого туннельного сквозняка, а стены туннеля сжались. Даже Мельник повёл плечами, будто бы пытаясь согреться. Артём, кажется, никогда не слышал ничего плохого про Парк Победы, и даже не мог припомнить ни одной байки, связанной с этой станцией. Так отчего же при звуке её названия ему вдруг стало так неуютно?

-         Что, хуже становится? – спросил тяжело сталкер.

-         Да мы-то что знаем? Мы люди случайные. Так, мимо проходим иногда. Оставаться там, сами понимаете... – неопределённо промямлил бородатый.

-         Люди пропадают, - шёпотом сообщил коренастый челнок. – Многие боятся, бегут. Тут уже и не разобрать – кто исчез, а кто сам сбежал, а остальным от этого ещё страшней.

-         Всё туннели эти проклятые, - сплюнул на землю долговязый.

-         Так завалены же туннели, - не то спросил, не то возразил Мельник.

-         Они уже сто лет как завалены, и что с того? Да если ты местный, лучше нас знать должен! Там все знают, что страх весь из туннелей идёт, будь они хоть трижды взорваны и перегорожены. Да это любой своей шкурой чувствует, как туда нос покажет, вон даже и Сергеич, - долговязый указал на своего бородатого спутника.

-         Точно, - подтвердил заросший Сергеич и зачем-то перекрестился.

-         Так они ведь туннели охраняют? – уточнил Мельник.

-         Каждый день дозоры стоят, - кивнул усатый.

-         И хоть раз поймали кого-нибудь? Или видели? – выспрашивал сталкер.

-         А нам почём знать? – развёл руками тот. – Я не слышал. Да там и ловить-то некого.

-         А что местные про это говорят? – не отступал Мельник.

        Долговязый на это вообще ничего не ответил, только махнул обречённо рукой, зато Сергеич оглянулся зачем-то назад и громким шёпотом сказал:

-         Город мёртвых...- и тут же снова принялся креститься.

        Артём хотел было рассмеяться – слишком много он уже слышал историй, басен, легенд и теорий про то, где именно обретаются в метро мёртвые. И души в трубах по стенам туннелей, и врата в ад, которые копают на одной из станций... теперь вот Город  мёртвых на Парке Победы. Но призрачный сквозняк заставил Артёма  подавиться смехом, и несмотря на тёплую одежду его прохватил озноб. Хуже всего было то, что Мельник умолк и прекратил все расспросы, хотя Артём надеялся, что тот просто пренебрежительно отмахнётся от такой нелепой мысли.

        Весь остаток пути они прошли молча, каждый погружённый в свои мысли. До самой Киевской туннель оказался совершенно спокойным, пустым, сухим и чистым, но вопреки всему тяжёлое, давящее ощущение того, что впереди ждёт что-то нехорошее, сгущалось с каждым шагом.

        Как только они ступили на станцию, оно нахлынуло, словно прорвавшиеся грунтовые воды - такое же неудержимое, такое же мутное и ледяное. Здесь безраздельно правил страх, и видно это было с первого взгляда. Та ли это «солнечная Киевская», про которую ему говорил кавказец, сидевший с ним в одной клетке в фашистском плену? Или он имел в виду станцию с тем же именем, расположенную на Филёвской ветке?

        Сказать, что станция была заброшена, и что все её обитатели бежали с неё, было нельзя. Народу здесь было довольно много, но создавалось впечатление, что Киевская не принадлежит её жителям. Все они старались держаться кучками, палатки лепились к стенам и друг к другу в центре зала. Необходимая по правилам противопожарной безопасности дистанция нигде соблюдена не была – наверное, живущим в этих палатках людям приходилось остерегаться чего-то куда более серьёзного, чем огонь. Проходящие мимо сразу же отводили глаза, когда Артём смотрел им в лицо, а у тех, кто не успевал это сделать, его встречал загнанный взгляд.

        Платформа, зажатая между двумя рядами низких круглых арок, с одной стороны несколькими эскалаторами уходила вниз, с другой чуть приподнималась невысокой лестницей и открывала боковой переход на другую станцию. В нескольких местах тлели угли и полз дразнящий запах жареного мяса, где-то плакал ребёнок. Пусть она и находилась на пороге вымышленного перепуганными челноками Города мёртвых, сама-то Киевская была вполне живая.

        Скомканно попрощавшись, челноки исчезли в переходе на другую линию. Мельник, хозяйски оглядевшись по сторонам, решительно зашагал в сторону одного из переходов. Здесь он бывал регулярно, это было видно сразу. Артём не мог приложить ума, зачем сталкер так подробно выспрашивал у челноков о положении на станции. Надеялся, что в их байки вплетётся случайно намёк на истинное положение вещей? Пытался вычислить возможных шпионов?

        Через секунду они остановились у входа в служебные помещения. Дверь здесь была выбита, но снаружи стоял охранник. Начальство, догадался Артём.

        Навстречу сталкеру вышел гладко выбритый пожилой мужчина, с аккуратно зачёсанными волосами. На нём была старая синяя форма работника метрополитена, застиранная и выцветшая, но удивительно чистая. Непонятно было, как он умудряется так следить за собой на этой станции. Человек отдал Мельнику честь, почему-то  приложив к виску всего два пальца, и не всерьёз, как это делали дозорные в туннеле, а  карикатурно. Его глаза насмешливо щурились.

-         День добрый, - сказал он приятным глубоким голосом.

-         Здравия желаю, - отозвался сталкер и улыбнулся.

Через десять минут они сидели в тёплой комнате и пили непременный грибной чай. На сей раз Артёма не выставили наружу, как он ожидал, а позволили присутствовать при обсуждении серьёзных дел. К сожалению, из беседы сталкера и начальника станции, которого тот называл Аркадием Семёновичем, он всё равно ничего не понял. Сначала Мельник спросил про какого-то Третьяка, затем принялся выяснять, нет ли изменений в туннелях. Начальник сообщил, что Третьяк ушёл по своим делам, но вернуться должен совсем скоро, и предложил подождать его. Затем они углубились в детали каких-то соглашений, так что Артём скоро совсем утратил нить разговора. Он просто сидел, тянул горячий чай, грибной дух которого напоминал ему о родной станции, и осматривался вокруг. Здесь было видно, что когда-то станция жила богаче и спокойнее: стены комнаты были завешены побитыми молью, но сохранившими свой рисунок коврами, в нескольких местах прямо поверх ковров были приколоты карандашные наброски туннельных разветвлений в широких позолоченных рамах, а стол, за которым они сидели, выглядел совершенно антикварно, и Артём даже не мог себе представить, сколько сталкеров потребовалось, чтобы стащить его вниз из чьей-то пустой квартиры, и сколько хозяева станции согласились за него заплатить. На одной из стен висела потемневшая от времени сабля, а рядом – доисторического вида пистолет, явно непригодный к стрельбе. В дальнем конце комнаты на шифоньере стоял огромный белый череп, принадлежащий неизвестному существу.

-         Да нет там ничего, в туннелях этих, - отрицательно покачал головой Аркадий Семёнович. - Так уж караулим, чтобы людям спокойней было. Ты ведь сам там бывал, прекрасно знаешь, что оба перегона метрах в трёхстах от станции завалены. Неоткуда там чему-то взяться. Суеверия это.

-         Но люди ведь пропадают? – нахмурился Мельник.

-         Пропадают, - согласился начальник. – Но как знать, куда. Я думаю, страшно, вот и бегут. На переходах у нас кордонов нет, а там, - он махнул рукой в сторону переходов, - целый город. Есть, куда податься. И на Кольцо, и на Филёвскую. Ганза, говорят, сейчас с нашей станции пускает людей.

-         И чего боятся? – спросил сталкер.

-         Как чего? Того, что люди пропадают. Вот тебе и замкнутый круг, - Аркадий Семёнович развёл руками.

-         Странно, - недоверчиво протянул Мельник. – Знаешь, мы пока Третьяка ждать будем, сходим разок в караул. Так, ознакомиться. А то смоленские тревожатся.

-         Понимаю, - закивал тот, - вы вот что, сейчас в третью палатку зайдите, там Антон живёт. Он у следующей смены командиром. Скажи, от меня.

        В палатке с намалёванной цифрой «3» было шумно. На полу двое мальчишек лет десяти, оба почти альбиносы, как и большинство родившихся в метро детей, играли со стреляными автоматными гильзами. Рядом с ними сидела маленькая девочка, которая смотрела на братьев округлившимися от  любопытства глазами, но не решалась поучаствовать в игре. Опрятная женщина средних лет в переднике нарезала к обеду какую-то снедь. Здесь было уютно и как-то очень живо, в воздухе стоял вкусный домашний запах.

-         Антон вышел, присядьте, подождите, - радушно улыбнувшись, предложила женщина.

        Мальчики сначала уставились на них настороженно, но потом один из них подошёл к Артёму.

-         У тебя гильзы есть? – спросил он, глядя на него исподлобья.

-         Олег, немедленно прекрати клянчить! – строго сказал женщина, не отрываясь от готовки.

        К его удивлению, Мельник запустил руку в карман своих штанов, пошарил там, и извлёк несколько необычных продолговатых гильз, явно не от Калашникова. Зажав их в кулаке и потряся им, как погремушкой, сталкер протянул сокровище мальчишке. У того немедленно зажглись глаза, но взять он их не отваживался.

-         Бери, бери! – сталкер подмигнул ему и ссыпал гильзы в протянутую детскую ладошку.

-         Всё, теперь я побежу! Смотри, какие огромные – это будет спецназ! – радостно завопил мальчуган.

        Присмотревшись, Артём увидел, что гильзы, в которые они играли, были выстроены в ровные ряды, и, видимо, изображали солдатиков. Он и сам так когда-то играл, но только ему повезло: у него были ещё настоящие маленькие оловянные бойцы, пусть и из разных наборов.

        Пока на полу разворачивалось сражение, в палатку вошёл отец мальчишек – невысокий худой человек с жидкими русыми волосами. Увидев чужих, он молча кивнул им и, так и не промолвив ни слова, напряжённо уставился на Мельника.

-         Папа, папа, ты нам ещё гильз принёс? У Олега теперь больше, ему длинных дали! – принялся теребить отца за штаны второй мальчик.

-         От начальства, - объяснил сталкер. – На дежурство с вами в туннели пойдём. Подкрепление, вроде.

-         Куда там ещё подкрепление... – проворчал хозяин палатки, но черты его лица разгладились. – Антон меня зовут. Пообедаем только, и пойдём. Садитесь, - он указал на набитые мешки, которые заменяли в этом доме стулья.

        Несмотря на сопротивление гостей, обоим досталось по дымящейся миске с незнакомыми Артёму клубнями. Он вопросительно посмотрел на сталкера, но тот уверенно наколол кусок на вилку, отправил порцию в рот и начал жевать. На его каменном лице отразилось даже нечто похожее на удовольствие, и это придало Артёму храбрости. На вкус клубни были совсем не похожи на грибы, были скорее сладковатыми и чуть жирными, а насыщение от них наступало уже через несколько минут. Сначала Артём хотел было спросить, что они едят, но потом подумал, что лучше уж ему этого не знать. Вкусно – и ладно. Держат же кое-где крысиный мозг за деликатес...

-         Пап, а можно я с тобой пойду, на дежурство? – съев только половину своей порции и размазав по краям остатки, спросил тот мальчишка, которому сталкер подарил гильзы.

-         Нет, Олег, ты же сам знаешь, - нахмурившись, ответил хозяин.

-         Олеженька! Какое ещё дежурство? Что ты выдумываешь? Туда мальчиков не берут! – схватив сына за руку, запричитала женщина.

-         Мам, какой я тебе мальчик? – неловко оглядываясь на гостей и пытаясь говорить ниже, протянул Олег.

-         Даже и не думай! До истерики меня хочешь довести?  – повысила голос мать.

-         Ну ладно, ладно... – пробормотал мальчишка.

        Но как только через мгновение женщина отошла в другой конец палатки, чтобы достать ещё что-то к столу, он дёрнул отца за рукав и громко прошептал:

-         Но ты же в прошлый раз брал меня...

-         Разговор окончен! – строго сказал тот.

-         Всё равно...- последние слова Олег уже промычал себе под нос, так что было не разобрать.

        Доев, хозяин встал из-за стола, отпер стоящий на полу железный ящик, достал оттуда старый армейский АК-47, оглядел свою семью, и сказал:

-         Пойдём, что ли? Сегодня смена короткая, через шесть часов назад буду, - сообщил он жене.

        Вслед за ним поднялись и Мельник с Артёмом. Маленький Олег отчаянно смотрел на отца и беспокойно ёрзал на месте, но не решался ничего сказать.

        У чёрного жерла туннеля на краю платформы, свесив ноги вниз, сидели двое караульных, третий стоял на путях и всматривался в темноту.  На стене была через трафарет выведена надпись: «Арбатская конфедерация – добро пожаловать». Буквы были полустёртые, сразу становилось ясно, что краску уже давно не обновляли. Переговаривались караульные шёпотом и даже шикали друг на друга, если один из них вдруг поднимал голос.

        Кроме сталкера и Артёма с Антоном шли ещё двое местных. Оба они были мрачные и неразговорчивые, на гостей поглядывали недоброжелательно, а как их звать, Артём так и не расслышал.

        Обменявшись короткими фразами с охранявшими вход в туннель людьми, они слезли на пути и медленно двинулись вперёд. Круглые своды туннеля были здесь совершенно обычные, пол и стены выглядели нетронутыми временем и разрушением. И всё же Артёма уже с первых шагов начало охватывать то неприятное чувство, о котором говорили челноки. Из глубины им навстречу выползал тёмный, необъяснимый страх. В перегоне было тихо, только издалека слышались человеческие голоса – там, наверное, и располагался дозор.

        Это был один из самых странных постов, которые Артёму приходилось видеть. На набитых песком мешках сидели кружком несколько человек, посередине стояла железная печка-буржуйка, чуть поодаль – ведро мазута. Лица дозорных освещали только пробивающиеся сквозь щели в печке язычки пламени и неровное пламя на фитиле подвешенной на цепочке масляной лампы. От несвежего дыхания туннелей лампа чуть-чуть раскачивалась, и от этого казалось, что тени сидящих неподвижно людей живут своей собственной жизнью. Но самое главное –  дозорные спокойно сидели спиной к туннелю, и это резало глаз больше всего.

        Прикрываясь ладонями от слепящих лучей карманных фонарей сменщиков, дозорные засобирались домой.

-         Ну, как? – спросил у них Антон, зачёрпывая ковшом мазута.

-         Как тут может быть? – невесело усмехнулся старший смены. – Как всегда. Пусто. Тихо. Тихо... – он шмыгнул носом и, сгорбившись, зашагал к станции.

        Пока остальные пододвигали свои мешки поближе к печке и рассаживались, Мельник обратился к Антону:

-         Ну что, сходим дальше, посмотрим, что там?

-         Да там нечего смотреть, завал как завал, я-то уже сто раз видел. Сходи, если хочешь, тут метров пятнадцать всего, - он указал через плечо в сторону Парка победы.

        Остававшееся до завала расстояние несло следы обрушения. Пол был покрыт кусками камня и землей, потолок в некоторых местах просел, а стены осыпались и сузились. Сбоку чернел перекошенный проём входа в неизвестные служебные помещения, а в самом конце этого аппендикса ржавые рельсы упирались в груду раскрошенных бетонных блоков, перемешанных с булыжниками и грунтом. В эту земляную толщу погружались и идущие вдоль стен железные трубы коммуникаций.

         Осветив фонарём обрушившийся туннель и не найдя никаких тайных лазов, Мельник пожал плечами и вернулся к скособоченной двери. Он направил луч внутрь, заглянул туда, но порога так и не переступил.

-         Во втором перегоне тоже никаких изменений? – спросил он у Антона, вернувшись к печке.

-         Как десять лет назад всё было, так и сейчас, - отозвался тот.

        Они надолго замолчали. Теперь, когда фонари были потушены, а света оставалось всего-то - от неплотно прикрытого затвора печки да от крошечного огонька за закопченным стеклом масляной лампы, тьма вокруг стала настолько плотной, что, казалось, словно солёная вода выталкивала из себя чужеродные тела. Поэтому, наверное, все дозорные сгрудились вокруг печки, прижимаясь к ней так близко, как только это было возможно – здесь темноту и холод прореживали жёлтые лучи, и дышалось свободнее. Артём терпел сколько мог, но потребность услышать хоть какой-то звук заставила его преодолеть стеснение:

-         Я на вашей станции раньше не был никогда, -  кашлянув, сказал он Антону, - не понимаю вот, зачем вы тут дежурите, если там нет ничего? Вы же даже туда не смотрите!

-         Порядок такой, - объяснил старший. – Говорят, что потому здесь ничего такого и нет, что мы дежурим.

-         А что там дальше, за завалом?

-         Туннель, надо думать. До самого, - он прервался на секунду, обернувшись назад и посмотрев на тупик, - до самого Парка победы.

-         А там живёт кто-нибудь?

        Антон ничего не ответил, только неопределённо мотнул головой, помолчал, а потом поинтересовался:

-         Ты что же, вообще ничего о Парке победы не знаешь? – и, так и не дождавшись от Артёма ответа, продолжил. – Бог знает, что там сейчас осталось, но раньше там была огромная двойная станция, одна из тех, которые в последнюю очередь строились, совсем новая. Те, кто постарше и бывал там ещё тогда... ну... до... так вот они говорят, что очень богато было сделано, и залегала она очень глубоко, не как другие новостройки. И, надо думать, люди там жили припеваючи. Но недолго. Пока туннели не обрушились.

-         А как это случилось? – перебил Артём.

-         У нас говорят, - Антон оглянулся на остальных, - что само рухнуло. Плохо спроектировано было, на строительстве своровали, или ещё что-то такое. Но это уже так давно было, что точно не помнит никто.

-         А я вот слышал, - тихо сказал один из дозорных, - что начальство здешнее оба перегона взорвало к чертям. То ли конкуренция с Парком победы у них была, то ли ещё чего... Может, боялись, что Парк их со временем под себя подомнёт. А у нас на Киевской в то время сам знаешь кто распоряжался... Кто на рынке раньше фруктами торговал. Народ горячий, к разборкам привычный. Ящик динамита в этот туннель  – ящик в тот, от своей станции подальше, и понеслась. Вроде и без крови, и проблема решена.

-         И что с ними потом стало?

-         Ну мы-то не знаем, мы потом уже сюда пришли... – начал было Антон, но разговорившийся дозорный перебил его:

-         Да что там может стать? Перемерли все. Сам должен понимать, когда станция от метро отрезана, там долго не выживешь. Фильтры сломались, или там  генераторы, или заливать начало -  и всё, на поверхности и сейчас-то не разгуляешься,  Я слышал, сначала они вроде копать пытались, но потом отступились. Те, кто здесь дежурил вначале, говорят, через трубы крики слышали... Но скоро и это прекратилось...

        Он кашлянул и протянул ладони к печке. Согрев руки, дозорный посмотрел на Артёма и добавил:

-         Это даже не война была. Кто же так воюет? Там ведь у них и женщины, и дети были. Старики... Целый город. И за что? Так просто, деньги не поделили. Вроде сами никого и не убивали, а всё равно. Вот ты спрашивал, что там, по ту сторону завала. Смерть там.

        Антон покачал головой, но ничего не сказал. Мельник внимательно посмотрел на Артёма, открыл было рот, будто собираясь что-то прибавить к услышанной истории, но передумал. Артёму стало совсем холодно, и он тоже потянулся к пробивающимся сквозь печную заслонку огненным язычкам. Он пытался представить себе, что значит жить на этой станции, жители которой верят, что рельсы, уходящие от их дома, ведут прямиком  в царство смерти. Он постепенно начинал понимать, что их странное дежурство в этом оборванном туннеле было не необходимостью, а скорее ритуалом. Кого они пытались отпугнуть, сидя здесь? Кому помешать пройти на станцию, а то и во всё остальное метро? Становилось всё холоднее, и от озноба не спасали уже не печка-буржуйка, ни тёплая куртка, выданная Мельником.

       Неожиданно сталкер резко обернулся к ведущему на Киевскую туннелю и приподнялся с места, вслушиваясь и всматриваясь. Через несколько секунд причину его беспокойства понял и Артём. Оттуда раздавались быстрые лёгкие шаги, и в отдалении метался светлячок слабого фонарика, словно кто-то мчался, перескакивая через шпалы, изо всех сил спеша к ним.

        Сталкер молниеносно вскочил со своего места, прижался к стене и нацелил на пятно света свой автомат. Антон спокойно поднялся с места, стараясь всмотреться в темноту, и по его расслабленной позе сразу становилось понятно, что он не может себе представить никакой серьёзной опасности, которая исходила бы с той стороны туннеля. Мельник щёлкнул выключателем своего фонаря, и тьма неохотно отползла назад. Шагах в тридцати от них посреди полотна замерла хрупкая фигурка с поднятыми вверх руками.

-         Пап, пап, это я, не стреляйте! – голос был несомненно детский.

        Сталкер отвёл луч в сторону и, отряхиваясь, поднялся с земли. Через минуту ребёнок уже стоял у печки, смущённо разглядывая свои ботинки. Это был сын Антона, тот самый, который просился с ними на дежурство.

-         Случилось что-нибудь? -  встревоженно спросил его отец.

-         Нет... Я просто с тобой очень хотел. Я уже не маленький – в палатке с мамой сидеть.

-         Как ты сюда пробрался? Там же охрана?

-         Соврал, что мама к тебе послала. Там дядя Петя, он меня знает. Сказал только, чтобы я ни в какие боковые проходы не заглядывал, и шёл быстрее, и пустил.

-         Мы с дядей Петей ещё поговорим, - мрачно пообещал Антон. – А ты пока подумай, как маме это объяснять будешь. Обратно я тебя одного не пущу.

-         Мне можно с вами остаться? – мальчик не смог сдержать свой восторг и принялся прыгать на месте.

        Антон подвинулся в сторону, усаживая сына на нагретые своим телом мешки, снял куртку и закутал его было, но мальчишка тут же сполз на пол и, достав из кармана, разложил на тряпочке принесённое с собой добро: пригоршню гильз и ещё несколько предметов. Сидел он рядом с Артёмом, и у того было время, чтобы изучить все эти вещи. Самой интересной оказалась маленькая металлическая коробочка с вертящейся ручкой. Когда Олег держал её в одной руке, и проворачивал ручку пальцами другой, коробочка, издавая звонкие металлические звуки, начинала проигрывать несложную механическую мелодию. Самым интересным было то, что стоило прислонить её к другому предмету, как тот начинал резонировать, многократно усиливая звук. Лучше всего это выходило с железной печкой, но долго продержать там устройство не удавалось, потому что оно нагревалось слишком быстро. Артёму стало так любопытно, что он решил попробовать сам.

-         Это ещё что! – передавая ему горячую коробочку и дуя на свои обожжённые пальцы, сказал мальчишка.- Я тебе потом такую штуку покажу! – заговорщически пообещал он.

        Следующие полчаса протекли медленно – Артём, не замечая недовольных взглядов дозорных, бесконечно крутил ручку и вслушивался в музыку, Мельник о чём-то шептался с Антоном, мальчик возился на полу с гильзами. Мелодия, которую проигрывала эта крошечная шарманка, была довольно тоскливая, но непонятным образом околдовывала, и остановиться было просто невозможно.

-         Нет, не понимаю, - сказал сталкер и встал со своего места. – Если оба туннеля обрушены и охраняются, куда же они, по-вашему, деваются?

-         А кто сказал, что всё дело в них? – Антон посмотрел на него снизу вверх. – И переходы есть на другие линии, целых два, и перегоны к Смоленской... Я думаю, кто-то просто наши суеверия использует.

-         Да какие там суеверия! – вмешался тот дозорный, что рассказывал про взорванные туннели и оставшихся по другую сторону людей. – Проклята наша станция за то, что с Парком победы стало. И мы все, пока на ней живём, прокляты, это же...

-         Да брось ты, Саныч, воду мутить, - недовольно оборвал его Антон. – Тут люди серьёзные спрашивают, а ты со сказками своими!

-         Пойдём, пройдёмся, я там по дороге двери видел и отход боковой, посмотреть хочу, - предложил ему Мельник. – На Смоленской тоже люди беспокоятся. Твалтвадзе лично интересовался.

-         Вот сейчас он заинтересовался, да? – грустно улыбнулся Антон. – Да ладно уж, чего там притворяться – от конфедерации нашей одно название осталось, каждый сам за себя...

-         В Полисе даже уже вопросы задают. На вот, ознакомься, - сталкер вытащил из кармана сложенный газетный листок.

        Артём видел такие газеты в Полисе. В одном переходе стоял лоток, где их можно было купить, но стоили они десять патронов за штуку, и платить столько за лист обёрточной бумаги с плохо пропечатанными сплетнями он не стал. Мельник, похоже, патронов не считал.

        Под гордым названием «Новости метро» на грубо обрезанном желтоватом листе ютились несколько небольших статей, одна из которых даже сопровождалась чёрно-белой фотографией. Заголовок гласил «Загадочные исчезновения на Киевской продолжаются».

-         Живы ещё курилки, печатают, - Антон осторожно взял в руки газету и разгладил её. – Ладно, пойдём, покажу тебе твои боковые ответвления. Оставишь почитать?

        Сталкер кивнул. Антон поднялся, посмотрел на своего сына и сказал ему:

-         Сейчас приду. Смотри, не шали тут без меня, - и, обернувшись к Артёму, попросил, - присмотри за ним, будь другом...

        Артёму ничего не оставалось, как согласно кивнуть головой.

        Как только его отец и сталкер отошли подальше, Олег вскочил, с озорным видом отнял у Артёма коробочку, крикнул ему «Догоняй!» и бросился бежать к тупику. Вспомнив, что мальчишка теперь под его ответственностью, Артём виновато посмотрел на остальных дозорных, зажёг фонарь, и пошёл за Олегом.

        Мальчик не стал исследовать полуразрушенное служебное помещение, как того опасался Артём. Он ждал его у самого завала.

-         Смотри, чего сейчас будет! – сказал мальчишка.

        Олег вскарабкался на камни, оказавшись на уровне исчезающих в завале труб. Потом он достал свою коробочку, приложил её к трубе и завертел ручку.

-         Слушай! – восторженно предложил он.

        Труба загудела, резонируя, и словно вся наполнилась изнутри простой унылой мелодией, которую играла шкатулка. Мальчик припал ухом к трубе и как завороженный продолжал крутить ручку, извлекая из металлической коробочки звуки. На секунду он остановился, вслушиваясь, радостно улыбнулся, а потом спрыгнул с каменной груды и протянул шкатулку Артёму:

-         На, сам попробуй!

        Артём вполне мог себе представить, как изменится звук мелодии, пропущенный сквозь полый металл трубы. Но глаза мальчишки так горели, что он решил не вести себя, как последний зануда. Приставив коробочку к трубе, он прижался к холодному железу ухом, и начал проворачивать рукоятку. Музыка загремела так громко, что он чуть не отдёрнул голову. Законы акустики Артёму знакомы не были, и каким чудом этот кусок железа мог во столько раз усиливать и придавать объём мелодии, до того беспомощно дребезжащей внутри коробочки, он понять не мог.

        Покрутив ручку ещё несколько секунд и проиграв коротенький мотив добрых три раза, он кивнул Олегу:

-         Здорово!

-         Послушай ещё! – засмеялся тот. – Не играй, просто слушай!

        Артём пожал плечами, оглянулся на пост – не вернулись ли дозорные – и снова прислонился ухом к трубе. Что там можно было услышать теперь? Ветер? Отголоски страшного шума, который затопил туннели между Алексеевской и Проспектом мира?

        Уже через миг он понял, почему так радовался мальчуган, однако ему самому от этого весело совсем не стало. Из невообразимого далёка, с трудом пробиваясь через земляную толщу, доносились приглушённые звуки. Они шли со стороны мёртвого Парка победы, никаких сомнений в этом быть не могло. Артём замер, вслушиваясь, и, постепенно холодея, понял: он слышит нечто невозможное - музыку.

        Одна нота за другой, кто-то или что-то в нескольких километрах от него воспроизводило тоскливую мелодию из музыкальной шкатулки. Но это было не эхо: в нескольких местах неведомый исполнитель ошибся, кое-где затянул ноту, но мотив оставался вполне узнаваем. И главное, это был вовсе не пружинный перезвон, звук напоминал скорее гудение... Или пение? Невнятный хор множества голосов? Нет, всё же гудение.

-         Что, играет? – с довольным видом спросил у него Олег, - дай я ещё послушаю!

-         Что это? – еле разлепив губы, хрипло пробормотал Артём.

-         Музыка! Труба играет! – просто объяснил мальчик.

        То тоскливое, гнетущее впечатление, которое это жуткое пение произвело на Артёма, мальчишке, похоже, не передавалось. Для него это была просто весёлая игра, и вряд ли он задавался вопросом, что, к дьяволу, может отзываться мелодией на мелодию на отрезанной от всего мира станции, где всё живое кануло в ничто больше десятилетия назад?

        Олег снова залез на камни, приготовившись было запустить свою машинку ещё раз, но Артёму вдруг стало необъяснимо страшно за него и за себя. Он схватил мальчишку за руку и, не обращая внимания на его протесты, потащил за собой к печке.

-         Трус! Трус! – кричал Олег. – Только маленькие в эти сказки верят!

-         Какие ещё сказки? – Артём остановился и заглянул ему в глаза.

-         Что они детей забирают, которые в туннели трубы слушать ходят!

-         Кто забирает? – Артём потащил его дальше к печке.

-         Мёртвые!

        Разговор оборвался: говоривший про проклятия дозорный встрепенулся и окинул их таким пристальным взглядом, что слова сами собой застряли в горле. Приключение их закончилось как нельзя вовремя: к посту возвращались Антон и сталкер, и с ними шёл кто-то ещё. Артём быстро усадил мальчика на место. Отец мальчишки просил его присмотреть за Олегом, а не потакать его капризам... Да и кто знает, в какие суеверия на самом деле верил сам Антон?

-         Извини, задержались, - старший опустился на мешки рядом с Артёмом. – Не шалил он тут?

        Артём покачал головой, надеясь, что у мальчишки хватит ума не хвастаться их авантюрой. Но тот, похоже, и сам прекрасно всё понимал. С увлечённым видом Олег принялся заново расставлять свои гильзы.

        Третий человек, который пришёл со старшим и сталкером, лысеющий худой мужчина со впалыми щеками и мешками под глазами, Артёму был незнаком. К печке он подошёл только на минуту, дозорным кивнул, а Артёма рассмотрел изучающе, но ничего ему не сказал. Представил его Мельник.

-         Это Третьяк, - сказал он Артёму. – С нами дальше пойдёт. Специалист. Ракетчик.
-         Нет там никаких тайных входов, и не было никогда. Неужели ты сам не знаешь? – Третьяк недовольно повысил голос, и его слова долетели до Артёма.

         Они возвращались с дежурства – обратно на Киевскую. Сталкер и Третьяк шагали чуть позади других и оживлённо что-то обсуждали. Когда Артём тоже задержался, чтобы принять участие в их разговоре, те перешли на шёпот, и ему оставалось только снова присоединиться к основной группе. Маленький Олег, который семенил, стараясь не отставать от взрослых и отказывался залезать на плечи к своему отцу, тут же радостно схватил его за руку.

-         Я тоже ракетчик! – объявил он.

Рядом послышались шаги – стремительные и невесомые. Приблизившееся существо не могло быть человеком. Человеческие шаги Артём научился отличать ещё давным-давно, в дозорах на ВДНХ: парные, тяжёлые, зачастую громыхающие грубой подошвой кирзовых сапог – самой распространённой обуви в метро. Видно по-прежнему было только часть шпалы и уходящий в обратном направлении, к Киевской,  рельс. В нос ударил резкий, неприятный запах.

-         Один, два. Чужие, лежат, - сказал кто-то сверху.

-         Метко стреляю, далеко. Шея, плечо, - откликнулся другой.

        Голоса были странные: лишённые интонации, блёклые, они напоминали скорее монотонное гудение ветра в туннелях. Тем не менее, это однозначно были именно человеческие голоса, и ни что другое.

-         Есть, метко. Так хочет Великий червь, - продолжил первый голос.

-         Есть. Один - ты, два - я, несём чужих домой, - добавил второй.

        Картинка перед глазами у Артёма дёрнулась: его резко оторвали от земли. На какой-то момент перед глазами у него мелькнуло лицо: узкое, с тёмными провалами глазниц. Потом оба валявшихся на полу фонаря – его и Антона -  погасли, наступила кромешная темнота. И только по приливам крови к голове Артём понял, что его грубо, как мешок, куда-то тащат. Странный разговор тем временем продолжался, хотя фразы и перемежались теперь напряжённым кряхтением.

-         Игла-паралиш, а не игла-яд. Почему?

-         Командир так приказывает. Жрец так приказывает. Великий червь так хочет. Мясо хорошо хранить.

-         Ты умный. Ты и жрец - други. Жрец учит.

-         Есть.

-         Один, два, враги приходят. Пахнет порох, огонь. Плохой враг. Как приходит?

-         Не знаю. Командир и Вартан делают допрос. Я и ты ловим. Хорошо, Великий червь радуется. Я и ты берём награду.

-         Много есть? Мокасины? Куртка?

-         Много есть. Куртка – нет. Мокасины – нет.

-         Я – молодой. Враги ловлю. Хорошо. Много есть. На-гра-да... Радуюсь.

-         Этот день – хорошо. Вартан приводит новый маленький. Я, ты, ловим враги. Великий червь радуется, люди поют. Праздник.

-         Праздник! Радуюсь. Танцы? Водка? Я танцеваю Наташа.

-         Наташа и командир, танцуют. Ты – нет.

-         Я – молодой, сильный, кормандир – много лет. Наташа – молодая. Я ловлю враги, храбрый, хорошо. Наташа и я, танцуют.

        Вблизи послышались новые голоса и спор оборвался. Артём догадался, что их принесли на станцию. Здесь было почти так же темно, как и в туннелях, на всю станцию горел только один маленький костерок, у которого их небрежно бросили на пол. Чьи-то стальные пальцы схватили его за подбородок и повернули лицом вверх.

        Вокруг стояли несколько людей невообразимо странного вида. Они были почти догола раздеты, но при этом, казалось, почти не мёрзли. На лбу у каждого из них виднелась волнистая линия, похожая на рисунки в перегоне. Головы у них были обриты. Роста они были небольшого и выглядели нездорово – впалые щёки, землистая кожа, но при этом буквально излучали какую-то сверхчеловеческую силу. Артём вспомнил, с каким трудом Мельник нёс раненого Десятого из Библиотеки, и сравнил это с тем, как быстро эти странные создания доставили их на станцию.

        В руках почти у каждого из них была длинная узкая трубка. Приглядевшись, Артём с удивлением узнал в них пластмассовые оболочки, использовавшиеся для прокладки и изоляции пучков электрических проводов. На поясах у них висели огромные неудобные стальные штык-ножи, кажется, от автоматов Калашникова старого образца. Все они были приблизительно одинакового возраста, и старше тридцати лет здесь не было никого. Какое-то время их разглядывали молча, потом один из мужчин – с линией красного цвета и единственный, носящий бороду, заключил:

-         Хорошо. Радуюсь. Это враги Великого червя, люди машин. Злые люди, нежное мясо. Великий червь доволен. Шарап, Вован -  храбрые. Я беру люди машин в тюрьму, провожу допрос. Завтра праздник, все добрые люди едят врагов. Вован! Какая игла? Паралиш? – уточнил он у кого-то, видимо, обращаясь к одному из тех, кто схватил Артёма с Антоном.

-         Есть, паралиш, - подтвердил коренастый мужчина с синей линией на лбу.

-         Паралиш – хорошо. Мясо не портится, - одобрил бородатый. – Вован, Шарап! Бери врагов, иди со мной в тюрьму.

        Перед глазами снова замельтешило, и свет стал удаляться. Рядом звучали новые голоса, кто-то нечленораздельно выражал свой восторг, кто-то жалобно выл, потом раздалось пение – низкое, на грани слышимости и недоброе. Казалось, действительно поют мертвецы. Артём вспомнил о байках, которые ходили вокруг Парка Победы. Потом его снова положили на землю, рядом упал Антон. Полежав немного, Артём забылся сном.

    ...Что-то словно толкнуло его, подсказало, что надо скорее вставать. Потянувшись, он зажёг фонарик, прикрывая его рукой, чтобы не так резало чувствительные спросонья глаза, осмотрел всю палатку (где автомат?!) и вышел на станцию. Он так соскучился по дому, но теперь, когда снова оказался на ВДНХ, совсем не был рад этому. Здесь, кажется, случилось что-то ужасное: закопченный потолок, покрытые пулевыми отверстиями и опустевшие палатки, тяжёлая гарь в воздухе. Издалека, наверное, из перехода в другом конце платформы, слышались чьи-то дикие вопли, будто там кого-то резали.

        Две аварийные лампы скудно освещали станцию,  их слабые лучи с трудом пробивались сквозь ленивые клочья дыма. На всей платформе никого не было, только рядом с одной из соседских палаток играла на полу маленькая девочка. Артём хотел было узнать у неё, что здесь случилось, и куда пропали остальные, но завидев его, девочка начала громко плакать, и он отказался от своих намерений,

        Туннели. Туннели, ведущие к Ботаническому Саду. Если обитатели его станции и ушли куда-то, то это могли быть только перегоны, идущие к этому проклятому месту. Если бы остальные бежали, его и малышку не оставили бы здесь одних.

        Спрыгнув на пути, Артём двинулся к чёрному кругу входа. Оружия нет, без оружия опасно, подумал он. Но терять нечего, а кроме того, он должен разведать обстановку. Вдруг чёрные сумели прорвать оборону? Тогда вся надежда только на него. Он должен узнать правду и доложить её южным союзникам.

        Темнота обрушилась на него сразу за входом – стоило переступить черту, за которой заканчивалась станция и начинался туннель. Вместе с тьмой пришёл и страх. Впереди не было видно ровным счётом ничего, зато оттуда доносились отвратительные чавкающие звуки. Артём ещё раз пожалел, что у него нет автомата, но отступать было поздно.

        Издалека, а потом всё ближе и ближе, зазвучали шаги. Они приближались, когда Артём шёл вперёд, и замирали, когда он останавливался. Когда-то с ним уже происходило подобное, но вот когда именно, и как это было, он не мог вспомнить. Это было очень страшно – идти навстречу невидимому и неведомому... противнику? Предательски дрожащие колени мешали ему сделать это быстро, а время было на стороне ужаса. По вискам струился холодный пот. С каждой секундой ему становилось всё больше не по себе. И когда шаги раздались уже метрах в трёх от него, Артём не выдержал, и, спотыкаясь, падая и  поднимаясь опять, бросился обратно на станцию. На третьем падении ослабшие вконец ноги отказались держать его, и он понял, что конец неминуем.

-          ...Всё на этом свете есть порождение Великого червя. Когда-то весь мир состоял из камня, и не было в нём ничего, кроме камня. Не было воздуха, и не было воды, не было света, и не было огня. Не было человека, и не было животного. Был только мёртвый камень. И тогда в нём поселился Великий червь.

-         А откуда Великий червь? Откуда приходит? Кто его родит?

-         Великий червь был всегда. Не перебивай. Он поселился в самом центре мира. И сказал: этот мир будет моим. Он сделан из твёрдого камня, но я прогрызу через него свои ходы. Он холоден, но я согрею его теплом своего тела. Он тёмен, но я освещу его светом моих глаз. Он мёртв, но я населю его своими созданиями.

-         Кто – создания? Что?

-         Создания – это твари, которых Великий червь выпустил из чрева своего. И ты, и я; все мы - создания его. Так вот. И тогда сказал Великий червь: всё будет так, как я сказал, потому что этот мир отныне мой. И стал он грызть ходы через твёрдый камень, и размягчился камень в его утробе, слюна и сок смочили его, и камень стал живым, и стал родить грибы. И грыз Великий червь камень, и пропускал его сквозь себя, и делал так тысячи лет, пока его ходы не прошли сквозь всю землю.

-         Тысяча – что? Один, два, три? Сколько? Тысяча?

-         У тебя десять пальцев на руках. И у Шарапа десять пальцев... Нет, у Шарапа двенадцать... Не годится. Скажем, у Грома десять пальцев. Если взять тебя, Грома, и ещё людей, чтобы всех вместе было столько, сколько у тебя пальцев, то у всех у них будет десять раз по десять. Это сто. А тысяча – это когда десять раз по сто.

-         Много пальцев. Не могу считать.

-         Неважно. Так вот. Когда в земле появились ходы Великого червя, первая работа его была окончена. И тогда сказал он: вот, прогрыз я сквозь твёрдый камень тысячи тысяч ходов, и рассыпался камень к крошку. И прошла крошка сквозь мою утробу, и пропиталась соком моей жизни, и сама стала живой. И раньше занимал камень всё место в мире, а теперь появилось место пустое. Теперь есть место для моих детей, которых рожу. И вышли из его чрева первые создания его, имени которых сейчас не помнят. И были они большие и сильные, напоминая самого Великого червя. И полюбил их Великий червь. Но нечего им было пить, ибо в мире не было воды, и издохли они от жажды. И тогда Великий червь опечалился. До тех пор неведома ему была печаль, ибо некого было любить ему, и одиночество было неизвестно. Но создав новую жизнь, полюбил он её, и трудно было расстаться с ней. И тогда Великий червь стал плакать, и слёзы его заполнили мир. Так появилась вода. И сказал он: вот, теперь есть и место, чтобы жить в нём, и вода, чтобы пить её. И земля, напитанная соком моей утробы, живая, и родит грибы. Создам теперь тварей, порожу детей своих. Они будут жить в ходах, которые я прогрыз, и пить слёзы мои, и есть грибы, взросшие на соке моей утробы. И побоялся он родить снова огромных созданий, себе подобных, ведь им могло не хватить места, и воды, и грибов. Сначала создал он блох, потом крыс, потом кошек, потом куриц, потом собак, потом свиней, потом человека. Но не случилось по замыслу его: стали блохи пить кровь, а кошки есть крыс, и собаки душить кошек, и человек убивать их всех и есть. И когда впервые человек убил и съел другого человека, понял Великий червь, что дети его оказались недостойны его, и заплакал. И каждый раз, когда человек ест человека, Великий червь плачет, и его слёзы текут по ходам, и затапливают их.

-         Человек хороший. Мясо вкусное. Сладкое. Но есть можно только врагов. Я знаю.

        Артём сжал и разжал пальцы на руках. Кисти были стянуты куском проволоки за спиной, и сильно затекли, но по крайней мере они снова слушались его. Даже то, что всё тело болело, было сейчас хорошим знаком. Паралич от ядовитой иглы оказался временным. В голове крутилась мысль про то, что он вот, в отличие от неизвестного рассказчика, понятия не имел, откуда в метро взялись куры. Не иначе, с какого-нибудь рынка торговцы успели притащить. Свиней вот из одного из павильонов ВДНХ привели, это он знал, а куры...

        Он попытался оглядеться по сторонам, но вокруг стоял абсолютный, чернильный мрак. Однако неподалёку кто-то был. Вот уже полчаса, как Артём пришёл в себя и, затаив дыхание, подслушивал странный разговор. У него постепенно начинало рождаться понимание того, куда он попал.

-         Он шевелится, я слышу, - раздался хриплый голос, - я зову командира. Командир  делает допрос.

        Что-то прошуршало и стихло. Артём попробовал пошевелить ногами. Они тоже оказались скручены проволокой. Он попытался перекатиться на другой бок и уткнулся во что-то мягкое. Послышался протяжный, полный боли стон.

-         Антон! Это ты? – прошептал Артём.

        Ответа не последовало.

-         Ага... Противники Великого червя очнулись... – насмешливо отметил кто-то в темноте. – Лучше бы уж вы в себя не приходили.

        Это был тот самый надтреснутый мудрый голос, который последние полчаса неторопливо вёл повествование о Великом черве и сотворении жизни. Сразу становилось ясно, что его обладатель отличается от остальных жителей станции:  вместо причудливых рубленых фраз он говорил обычными, разве чуть напыщенными предложениями, да и тембр у него был вполне человеческий, не то что у других.

-         Кто вы? Отпустите нас! – с трудом ворочая языком, прохрипел Артём.

-         Да-да. Именно так все и говорят. Нет, к сожалению, куда бы вы ни направлялись, ваше странствие окончено. Запытают и зажарят. А что поделаешь? Дикари... - равнодушно ответил голос из темноты.

-         Вы... тоже в плену? – догадался Артём.

-         Мы все в плену. Как раз вас сегодня освобождают, - хихикнул его невидимый собеседник.

        Антон снова застонал, завозился на полу, промычал что-то невнятное, но в сознание так и не пришёл.

-         Да что это мы с вами в темноте сидим? Прямо как пещерные люди!

        Чиркнула зажигалка и огненное пятно осветило лицо говорящего – длинную седую бороду, грязные, спутавшиеся волосы, и серые насмешливые глаза, теряющиеся в сети морщин. На вид ему было не меньше шестидесяти лет. Он сидел на стуле по другую сторону железной решётки, которая разбивала комнату надвое. На ВДНХ тоже была такая: называлась она странно – «обезьянник», хотя обезьян Артём видел только в учебниках по биологии и детских книжках. На самом деле помещение использовалось как тюрьма.

-         Никак не могу к чёртовой темени привыкнуть, приходится этой дрянью  пользоваться, - посетовал старик, прикрывая глаза. – Ну, и зачем вы сюда полезли? С той стороны места, что ли, не хватает?

-         Послушайте, - не дал договорить ему Артём. – Вы же свободны... Вы же можете нас выпустить! Пока не вернулись эти людоеды! Вы же нормальный человек...

-         Разумеется, могу, - отозвался тот. – И уж конечно, не стану. С врагами Великого червя у нас никаких сделок.

-         Какой ещё Великий червь? Да о чём вы говорите?! Я про него даже не слышал никогда, не то что быть его врагом...

-         Неважно, слышали вы про него или нет. Вы пришли с той стороны, оттуда, где живут его враги, значит вы можете быть только лазутчиками, -  насмешливое дребезжание в голосе старика сменилось стальным лязгом. – У вас огнестрельное оружие и фонари! Чёртовы механические игрушки! Машины для убийства! Какое ещё доказательство нужно, чтобы понять, что вы – неверные, что вы – враги жизни, враги Великого червя? – он вскочил со своего стула и подошёл  к решётке. – Это вы и такие как вы виноваты во всём!

        Старик потушил перегревшуюся зажигалку и в наступившей темноте стало слышно, как он дует на обожжённые пальцы. Затем зазвучали новые голоса – шипящие и леденящие кровь. Артёму стало страшно. Он вспомнил о Третьяке, убитом отравленной иглой.

-         Пожалуйста! – горячо зашептал он. – Пока ещё не поздно! Ну зачем вам это?

        Старик ничего не отвечал. Через минуту помещение наполнилась звуками – шлепками необутых ног по бетону, хриплым дыханием, свистом втягиваемого сквозь ноздри воздуха. Хотя Артём и не видел никого из вошедших, он чувствовал, что их здесь было несколько, и все они внимательно изучали их – разглядывая, обнюхивая, слушая, как громко, на всю комнату колотится сердце у него в груди.

-         Люди огня. Пахнет порохом, пахнет страхом. Один – запах станции с той стороны. Другой – чужой. Один, другой – враги, - прошипел наконец один из них.

-         Пусть Вартан делает, - распорядился другой голос.

-         Зажги огонь, - потребовал кто-то.

        Снова чиркнула зажигалка.

        В комнате, кроме старика, в руке которого трепыхался огонёк, стояли трое обритых дикарей, прикрывавших ладонями глаза. Одного из них – коренастого и бородатого – Артём уже видел сегодня. Другой показался ему тоже странно знакомым. Глядя Артёму прямо в глаза, он сделал шаг вперёд и оказался прямо у решётки. От него пахло не так, как от остальных – Артём уловил приставший к этому человеку еле заметный смрад разлагающейся плоти. Отвести взгляд от его глаз не получалось – как две воронки, он закручивали весь мир вокруг себя и затягивали внутрь. Артём вздрогнул – он понял, где видел это лицо раньше. Это был то самое существо, которое напало на него ночью на Киевской.

        Артёма охватило странное чувство – похожее на паралич, которым сковало его тело от укола ядовитой иглы, оно полностью обессилило его разум. Мысли остановились и он застыл, покорно раскрыв своё сознание этому похожему на человека существу, который молча пожирал его глазами.

-         Через люк... Люк открытым остался... За мальчиком пришли. За сыном Антона. Которого украли ночью. Я во всём виноват, я ему вашу музыку слушать разрешил, через трубы...  ...По дрезине залез. Больше никому не сказали. Вдвоём пришли. Не закрыли... – послушно отвечал Артём на вопросы, которые сами собой возникали у него в голове.

        Сопротивляться или утаивать что-либо от беззвучного голоса, требовавшего от него отчёта, было невозможно. За минуту допрашивавший Артёма узнал от него всё, что его интересовало. Он кивнул и отступил. Огонь погас. Медленно, словно чувствительность к затёкшей во сне руке, к Артёму начало возвращаться ощущение контроля над собой.

-         Вован, Кулак - вернуться в туннель, в проход. Закрыть дверь, - приказал один из голосов, наверное, принадлежащий бородатому командиру. – Враги остаются здесь. Дрон охраняет врагов. Завтра праздник, люди едят врагов, почитают Великого червя.

-         Что вы сделали с Олегом? Что сделали с ребёнком? – захрипел Артём им вслед.

        Гулко хлопнула дверь.
Несколько минут прошли в полной тишине, и Артём, решивший, что их оставили одних, снова задёргался, пытаясь хотя бы сесть. Слишком сильно скрученные ноги и руки затекли и болели. Артём вспомнил слова отчима, который объяснял ему однажды, что если оставить даже повязку или жгут слишком надолго, ткани могут начать отмирать. Хотя, подумалось ему, какая разница теперь?

-         Враг лежи тихо! – раздался вдруг голос. – Дрон плюёт игла-паралиш!

-         Не надо, - Артём послушно замер. – Не надо стрелять.

        У него мелькнула надежда – что если, разговорившись со своим тюремщиком, он сможет убедить его помочь им выбраться отсюда? Но о чём можно разговаривать с дикарём, который вряд ли поймёт и половину его слов?

-         А кто это – Великий червь?  - спросил он первое, что ему пришло в голову.

-         Великий червь делает землю. Делает мир, делает человека. Великий червь – всё. Великий червь – жизнь. Враги Великого червя, люди машин – смерть.

-         Я никогда о нём не слышал, - тщательно подбирая слова, возразил Артём. – Где он живёт?

-         Великий червь здесь живёт. Рядом. Вокруг. Все ходы Великий червь копает. Человек потом говорит - это он делает. Нет. Великий червь. Даёт жизнь, забирает жизнь. Копает новые ходы, люди в них живут. Добрые люди почитают Великого червя. Враги Великого червя хотят убивать. Жрецы так говорят.

-         Кто такие жрецы?

-         Старые люди, с волосами на голове. Только они могут. Они знают, слушают желания Великого червя, говорят людям. Добрые люди делают так. Плохие люди не слушают. Плохие люди враги, добрые их едят.

        Вспомнив подслушанный разговор, Артём начал постепенно соображать, что к чему. Рассказывавший легенду про Червя старик, должно быть, и был одним из таких жрецов.

-         Жрец говорит – нельзя есть людей. Говорит, Великий червь плачет, когда один человек ест другого, - стараясь выражать свои мысли так же, как и дикарь, напомнил ему Артём. – Есть людей – против воли Великого червя. Если мы здесь останемся, нас съедят. Великий червь будет опечален, будет плакать... – осторожно добавил он.

-         Великий червь, конечно, будет плакать, - послышался из темноты насмешливый голос. – Но эмоции эмоциями, а белковую пищу в рационе ничем не заменишь.

        Говорил тот самый старик, Артём сразу узнал его тембр и интонации. Он только не мог понять, находился ли тот всё время в комнате, или незаметно прокрался в неё только что. Как бы то ни было, надежды выбраться из клетки не оставалось. Потом ему в голову пришла ещё одна мысль, от которой его начало знобить. Какое счастье, что Антон до сих пор не очнулся и не слышит этого, подумал он.

-         А ребёнка? Детей, которых вы воруете? Вы их тоже едите? Мальчика? Олега? – глядя в темноту широко раскрывшимися от ужаса глазами, почти беззвучно спросил он.

-         Маленьких не едим. Маленькие не могут быть злые. Не могут быть враги. Маленьких мы забираем, чтобы объяснить, как жить. Говорим про Великого червя. Учим почитать, - отозвался дикарь, хотя Артём думал, что ответит старик.

-         Молодец, Дрон,- похвалил его жрец. - Любимый ученик, - пояснил он.

-         Что с мальчиком случилось, которого прошлой ночью украли? Где он? Это ваше чудовище его утащило, я знаю, - сказал Артём.

-         Чудовище? И кто же этих чудовищ наплодил?! – взорвался старик. – Кто наплодил этих немых, трёхглазых, безруких, шестипалых, умирающих при рождении и неспособных размножаться?! Кто лишил их человеческого обличья, пообещав им рай, и кто бросил их подыхать в слепой кишке этого проклятого города? Кто в этом виноват, и кто после этого настоящий монстр?

        Артём молчал. Старик тоже ничего больше и не говорил и только тяжёло дышал, стараясь успокоиться. И в этот момент Антон наконец очнулся.

-         Где он? – повторяя слова Артёма, просипел он. – Где мой сын? Где мой сын?! Отдайте мне сына!

        Он перешёл на крик и, пытаясь освободиться, принялся кататься по полу, ударяясь то о прутья решётки, то о стену.

-         Буйный, - прежним насмешливым тоном отметил старик. – Дрон, успокой его.

        Послышался странный звук – как будто кто-то кашлянул или сильно выдохнул. Что-то коротко свистнуло в воздухе и через несколько секунд Антон снова затих.

-         Очень поучительно, - сказал жрец. – Пойду, приведу мальчика, пусть посмотрит на папу, попрощается. Хороший, кстати, мальчуган, папа может им гордиться -  так славно гипнозу сопротивляется...

        Его ноги зашаркали по полу, удаляясь, скрипнула открывающаяся дверь.

-         Не надо бояться, - неожиданно мягко сказал тюремщик. – Добрые люди не убивают, не едят детей врагов. Маленькие не грешат. Можно научить жить хорошо. Великий червь прощает маленьких врагов.

-         Боже мой, да какой Великий червь? Это же полный абсурд! Хуже сектантов и сатанистов! Как вы в него верите? Его кто-нибудь видел когда-нибудь, вашего Червя? Ты его видел, что ли? – свою последнюю тираду Артём постарался произнести с сарказмом, но лёжа на полу с перекрученными руками и ногами сделать это убедительно было нелегко.

        Как и в тот раз, когда он ждал своей казни в плену у фашистов, им стало овладевать равнодушие к собственной судьбе. Он положил голову на холодный пол и закрыл глаза, не рассчитывая на ответ.

-         На Великого червя нельзя смотреть. Запрет! – отрезал дикарь.

-         Да не может этого быть, – нехотя отозвался Артём.  – Нет никакого червя... А туннели люди делали. Они все на картах обозначены... Там один даже круглый, где Ганза, такое только люди могут построить. Да ты, наверное, даже и не знаешь, что такое карта...

-         Я знаю, - спокойно сказал Дрон. – Я учусь у жреца, он мне показывает. На карте много ходов нет. Великий червь делал новые ходы, а на карте нет. Даже тут, у нас дома есть новые ходы - священные, а на карте нет. Люди машин делают карты, думают, ходы копают они. Глупые, гордые. Ничего не знают. За это Великий червь их наказывает.

-         За что наказывает? – не понял Артём.

-         За гор... гор-ды-ну, - тщательно выговорил дикарь.

-         За гордыню, - подтвердил голос жреца.

-         Великий червь сотворил человека последним, и был человек самым любимым  детищем его. Ибо другим не дал разума, а человеку дал. Знал он, что разум – опасная игрушка и потому наказал: живи в мире с собой, в мире с землёй, в мире с жизнью и всеми тварями, и почитай меня. После этого ушёл Великий червь в самые недра Земли, но перед этим сказал: настанет день, и вернусь. Делай так, как если бы я был рядом. И люди послушались своего создателя и жили в мире с землёй, которую он создал, и в мире друг с другом, и в мире с другими тварями, и почитали Великого червя. И у них родились дети, и у их детей родились дети, и от отца к сыну, от матери к дочери передавали они желание Великого червя. Но умерли те, кто своими ушами слушал наказ его, и умерли их дети, и сменилось много поколений, а Великий червь всё не возвращался. И тогда один за другим перестали люди соблюдать его заветы и делать, как он хотел. И появились те, кто сказал: Великого червя не было никогда, и нет сейчас. И другие ждали, что Великий червь вернётся и покарает их. Спалит их светом своих глаз, пожрёт их тела, и обвалит ходы, где они живут. Но Великий червь не возвращался, и только плакал о людях.  И слёзы его поднимались из глубины, и подтапливали верхние ходы. И тогда те, кто отказался от своего создателя, сказали: нас никто не сотворил, мы были всегда. Прекрасен и могуч человек, не может он быть сотворён земляным червём! И сказали: вся земля наша, и была наша, и будет, и ходы в ней сделал не Великий червь, а мы и предки наши. И зажгли огонь, и стали убивать созданий, которых создал Великий червь, говоря: вот, вся жизнь, что вокруг, наша, и здесь, только чтобы утолить наш голод. И создали машины, чтобы убивать быстрее, чтобы сеять смерть, чтобы  рушить жизнь, созданную Великим червём, и подчинить его мир себе. Но и тогда не поднялся он из дремучих глубин, куда ушёл. И засмеялись они, и стали дальше делать против того, что говорил он. И решили, чтобы унизить его, построить такие машины, которые повторяли бы обличие его. И создали они такие машины, и зашли в их нутро, и засмеялись: вот, сказали, теперь можем сами управлять Великим червём, и не одним, а десятками. И бьёт свет из их очей, и гремит гром, когда ползут, и люди выходят из чрева его. Создали мы Червя, а не Червь нас. Но и этого не хватило им. Росла ненависть в сердце их. Решили они сделать так, чтобы разрушить саму землю, где жили. И создали тысячи машин разных: исторгающих пламя, и плюющих железом, и рвущих землю на части. И стали уничтожать землю, и всё живое, что было в ней. И тогда не выдержал Великий червь, и проклял их: отнял у них самый ценный дар свой – разум. Овладело ими безумие, обратили они свои машины друг против друга, и стали убивать один другого. И уже не помнили, зачем делают то, что делают, но не могли остановиться. Так покарал Великий червь человека за гордыню.

-         Но не всех? – спросил детский голос.

-         Нет. Были те, кто всегда помнил о Великом черве и почитал его. Отреклись от машин и света, и жили в мире с землёй. Они спаслись, и Великий червь не забыл им верность их, и сохранил им разум их, и обещал отдать им весь мир, когда враги его падут. И будет так.

-         И будет так, - хором повторили дикарь и ребёнок.

-         Олег? – услышав в детском голоске что-то знакомое, позвал Артём.

        Ребёнок ничего не ответил.

-         И по сей день враги Великого червя живут в прорытых им ходах, потому что больше негде им укрыться, но продолжают боготворить не его, а свои машины. Терпение Великого червя огромно, и хватило его на долгие века человеческих бесчинств. Но и оно не бесконечно. Предсказано, что когда нанесёт он последний удар по тёмному сердцу страны врагов, их воля будет сломлена, а мир достанется добрым людям. Предсказано, что пробьёт час, и призовёт Великий червь на помощь реки, и землю, и воздух. И просядет толща земная, и ринутся потоки бурлящие, и будет тёмное сердце врага низвергнуто в небытие. И тогда наконец восторжествует праведный, и будет счастье доброму, и жизнь без болезни, и грибов без конца, и всякий скот в изобилии.

        Загорелся огонёк. Артёму кое-как удалось опереться спиной о стену и сейчас ему не надо больше было мучительно выгибаться, чтобы удерживать в поле зрения людей по ту сторону решётки.

        На полу посреди комнаты, спиной к нему, сидел по-турецки маленький мальчик. Над ним возвышалась иссохшая фигура жреца, освещённая пламенем зажигалки в его руке. Дикарь с плевательной трубкой в руках стоял рядом, прислонившись к дверному косяку. Все глаза были устремлены на старика, который только что закончил своё повествование.

        Артём с трудом повернул голову и глянул на Антона, застывшего в той судорожной позе, в которой его настигла парализующая игла. Он уставился в потолок и не мог сейчас видеть своего сына, но наверняка всё слышал.

-         Встань, сынок, и посмотри на этих людей, - сказал жрец.

        Мальчик тут же вскочил на ноги и обернулся к Артёму лицом. Это был Олег.

-         Подойди к ним ближе. Узнаёшь ли ты кого-нибудь из них? – спросил старик.

-         Да, - утвердительно кивнул мальчик, исподлобья глядя на Артёма. – Это мой папа, а с этим дядей мы вместе слышали ваши песенки. Через трубы.

-         Твой папа и его друг - плохие люди. Они использовали машины и хотели унизить Великого червя. Они – враги Великого червя. Помнишь, ты рассказал мне и дяде Вартану, что делал твой папа, когда плохие люди решили разрушить мир?

-         Да, - ещё раз кивнул Олег.

-         Скажи нам это ещё раз, - старик переложил зажигалку в другую руку.

-         Мой папа работал в эрвэа. Ракетных войсках. Он был ракетчиком. Я тоже хотел стать как он, когда вырасту.

        У Артёма пересохло в горле. Как же он раньше не смог разгадать эту загадку? Вот откуда у мальчишки взялась та странная нашивка, и вот почему он заявлял, что он тоже – ракетчик, как и убитый Третьяк! Совпадение было почти невероятное, на всё метро людей, служивших в ракетных войсках оставались единицы... И двое из них оказались на Киевской. Могло ли это быть случайностью?

-         Ракетчиком... Эти люди сделали больше зла миру, чем все остальные, вместе взятые. Они направляли машины и устройства, которые сожгли и уничтожили почти всю землю и почти всю жизнь на ней. Великий червь прощает многих заблудших, но не тех, кто отдавал приказы рушить мир и сеять в нём смерть, и не тех, кто выполнял их. Твой отец причинил невыносимую боль Великому червю. Твой отец своими руками разрушал наш мир. Ты знаешь, чего он заслуживает? – голос старика сделался суровым, в нём снова зазвенела сталь.

-         Смерти? – неуверенно спросил мальчик, оглядываясь то на жреца, то на своего отца, скрючившегося на полу обезьянника.

-         Смерти, - подтвердил жрец. – Он должен умереть. Чем раньше умрут злые люди, сделавшие больно Великому червю, тем скорее исполнится его обещание, и мир возродится и будет отдан добрым людям.

-         Тогда папа должен умереть, - согласился Олег.

-         Вот молодец! – старик ласково потрепал мальчика по голове. – А теперь беги, поиграй ещё с дядей Вартаном и другими ребятишками! Только, смотри,  осторожней в темноте, не упади! Дрон, проводи его, а я тут посижу с ними ещё, поболтаю... Возвращайся через полчасика с другими, и мешки захватите, готовить будем.

        Свет погас. Стремительные шуршащие шаги дикаря и лёгкий детский топоток смолкли в отдалении. Жрец кашлянул и сказал:

-         Я тут с тобой поболтаю немножко, если ты не против. У нас пленных здесь обычно не берут, разве только детей, а то свои все чахлые и больные родятся...  А взрослых всё больше оглушённых приносят. Я бы и рад с ними поговорить, да и они сами, может, непрочь, только вот их съедают слишком быстро...

-         И зачем вы тогда их учите, что есть людей – это плохо? – равнодушно спросил Артём. – Червь там плачет, и прочее?

-         Ну, как сказать... Это им на будущее. Вам, конечно, этого момента не застать, да и мне тоже, но сейчас закладывается основа будущей цивилизации... Культуры, которая будет жить в мире с природой. Для них каннибализм – это вынужденное зло. Без животных белков, видишь ли, никуда. Но предания останутся, и когда прямая потребность убивать и жрать себе подобных пропадёт, они должны прекратить это делать. Вот тогда Великий червь и напомнит о себе. Жаль, только жить в эту пору прекрасную... – старик снова неприятно засмеялся.

-         Знаете, я столько всего уже навидался в метро, - сказал Артём. – На одной станции верят в то, что если глубоко копать, можно докопаться до ада. На другой – что мы уже живём в преддверии рая, потому что последняя битва добра и зла завершена, и те, кто выжил – избраны для вхождения в Царство божие. После этого в вашего Червя уже как-то не особо верится. Вы сами хотя бы в него верите?

-         Какая разница, во что верю я или другие жрецы? – усмехнулся старик. – Жить тебе осталось немного, пару часов, так что расскажу-ка я тебе кое-что. Люблю с обречёнными беседовать, жаль, редко получается. Ни с кем не можешь быть таким искренним, как с тем, кто все твои откровения унесёт в могилу...  Так вот, во что верю я сам – не важно. Главное, во что верят люди. Нелегко уверовать в бога, которого сам создал...

        Жрец ненадолго прервался, задумавшись, а потом продолжил:

-         Как бы тебе объяснить? Я когда студентом был, учил философию и психологию в университете, хотя тебе это вряд ли о чём-то говорит. И был у меня профессор - преподаватель когнитивной психологии, умнейший человек, и так весь мыслительный процесс по полочкам раскладывал – любо-дорого послушать. Я тогда как раз, как и все остальные в этом возрасте задавался вопросом – есть ли Бог, книги разные читал, разговоры на кухне до утра разговаривал - ну как обычно, и склонялся к тому, что скорее, всё-таки, нет. И как-то я решил, что именно этот профессор, большой знаток человеческой души, может мне на этот вопрос точно ответить. Пришёл к нему в кабинет, вроде как реферат обсуждать, а потом спрашиваю – а как по-вашему, Иван Михалыч, есть он всё же, Бог-то? Он меня тогда очень удивил. Для меня, говорит, этот вопрос даже не стоит. Я сам из верующей семьи, привык к той мысли, что он есть. С психологической точки зрения веру анализировать не пытаюсь, потому что не хочу. И вообще, говорит, для меня – это не столько вопрос принципиального знания, сколько повседневного поведения. То есть моя вера не в том, что я искренне убеждён в существовании высшей силы, а в том, что я выполняю предписанные заповеди, молюсь на ночь, в церковь хожу. Лучше мне от этого становится, спокойнее. Вот так-то, - старик замолчал.

-         И что? – не выдержал Артём после минутной паузы.

-         А то. Верю я в Великого червя или не верю – не так уж важно. Но заповеди, вложенные в божественные уста, живут веками. Дело за малым - создать бога и научить его нужным словам. И поверь мне, Великий червь - не хуже других богов и переживёт многих из них.

        Артём закрыл глаза. Ни Дрон, ни вождь этого странного племени, ни даже такие странные создания как Вартан наверняка не подвергали веру в Великого червя ни малейшему сомнению. Для них это была данность, единственное объяснение того, что они видели вокруг, единственное руководство к действию и мерило добра и зла. Во что ещё можно было верить человеку, в своей жизни никогда не видевшему ничего, кроме метро? Но было в легендах о Черве ещё что-то, чего Артём пока не мог понять.

-         Но почему вы их так настраиваете против машин? Что плохого в механизмах? Электричество, свет, огнестрельное оружие – как вы хотите, чтобы ваш народ выжил без этого? – спросил он.

-         Что плохого в машинах?! – тон старика разительно переменился: те фальшивое добродушие и терпение, с которыми он только что излагал свои мысли, улетучилось. – Ты же не собираешься за час до своей смерти проповедовать мне о пользе машин?! Да оглянись вокруг! Только слепец не заметит, что если человечество и обязано чему-то своим закатом, то только тому, что слишком полагалось на машины! Как ты смеешь заикаться о важной роли техники здесь, на моей станции?! Ничтожество!!

        Артём никак не ожидал, что его вопрос, куда менее крамольный, чем предыдущий – о вере в Великого червя, вызовет у старца такую реакцию. Не найдя, что ответить, он замолк. В темноте было слышно, как жрец тяжело дышал, шепча какие-то проклятия и стараясь успокоиться. Заговорил он только через несколько минут.

-         Отвык с неверными разговаривать, – судя по голосу, старик снова взял себя в руки. – Заболтался я с вами, да вот молодёжь что-то задерживается, мешки не несут, - надавив на слово «мешки», он выдержал артистическую паузу.

-         Какие ещё мешки? – поддался на уловку Артём.

-         Готовить вас будут. Я ведь когда про пытки говорил, не так выразился. Великому червю противна бессмысленная жестокость. Зачем пытать, если ещё вопрос и задать не успеешь – а человек на него сам отвечает? Я имел в виду другое. Мы с коллегами когда поняли, что каннибализм как явление здесь укоренился, и с ним уже ничего не сделаешь, решили, по крайней мере, позаботиться о кулинарной стороне вопроса. Вот и вспомнил кто-то, что корейцы, когда собак едят, кладут их живьём в мешок, и палками насмерть забивают. Мясо от этого очень выигрывает. Мягкое становится, нежное. Кому множественные гематомы, так сказать, а кому и отбивная. Так что не обессудьте. Я-то может и рад был бы сначала умертвить, а потом уже палками, но непременно надо, чтобы внутреннее кровоизлияние. Рецепт есть рецепт, - старик даже чиркнул зажигалкой, чтобы полюбоваться произведённым эффектом. - Однако, что-то задерживаются, не случилось бы... - добавил он.

Привал они сделали только через час. За это время туннель несколько раз раздваивался, и сталкер, шагавший впереди, делал выбор между ответвлениями. В одном месте в стенах виднелись огромные чугунные петли, когда-то, наверное, нёсшие на себе мощные ставни. Рядом с ними валялись обломки гермозатвора. Кроме этого, ничего интересного не попадалось: туннель был совершенно пуст, чёрен и безжизнен.

        Шли медленно: у пленного старика заплетались ноги и несколько раз он, споткнувшись, падал на землю. Дрон шагал нехотя и всё время бормотал себе под нос что-то про запрет и проклятия, пока ему тоже не заткнули кляпом рот.

        Когда сталкер разрешил наконец остановиться и разослал часовых с приборами ночного видения на пятьдесят метров в обе стороны, обессиленный жрец рухнул на пол. Дикарь, умоляюще мыча сквозь тряпку, добился того, чтобы конвоиры подвели его к старику и, опустившись перед ним на колени, скованными руками погладил его по голове.

        Маленький Олег бросился к носилкам, на которых лежал его отец, и заплакал. Паралич у Антона прошёл, но он впал в забытье – так же, как и в первый раз. Сталкер тем временем поманил Артёма в сторонку. Тот больше не мог сдерживать любопытства.

-         Как вы нас нашли? Я ведь уже думал, всё, съедят,  – признался он Мельнику.

-         Да что вас искать было? Вы дрезину прямо под люком оставили. Дозорные её  через полчаса заметили, когда Антона к чаю не дождались. Просто сами туда не отважились соваться. Охрану выставили, начальнику доложили. Ведь ты меня совсем чуть-чуть не дождался. Потом я ещё к Смоленской ушёл, на базу, за подкреплениями. По тревоге собирались, но всё-таки. На всё время нужно. Пока ещё экипироваться... Я только на Маяковской начал понимать, что к чему. Там похоже было – тоже обваленный боковой туннель, мы с Третьяком там разделились – по карте искали, где вход может быть. Метров на пятьдесят разошлись. Он, наверное, ближе ко входу подобрался. Всего на три минуты отошёл, кричу ему – он не отзывается. Подбегаю – лежит весь синий, вспух, губы этой дрянью обмётаны, пена... Тут уж было не до поисков. За ноги его взял и на станцию. Пока тащил, вспомнил Семёныча и его историю с отравленным часовым. Посветил на Третьяка – точно, игла в ноге. Тут у меня всё и начало становиться на места. Отправил тебе поскорее гонца, чтобы ты оставался на станции, дела уладил, и сам вернулся. Но не успел.

-         Неужели на Маяковской тоже они? – удивился Артём. – Но как же они туда с Парка Победы попадают?

-         А вот так и попадают, - сталкер снял тяжёлый шлем и поставил его на пол. – Ты меня, конечно, извини, но мы не только за тобой сюда пришли, но и на разведку. Я думаю, отсюда должен быть ещё один выход в Метро-2. Через него эти твои людоеды до Маяковской и добрались. Там, кстати, те же истории, что здесь – дети по ночам со станций исчезают. И вообще, чёрт знает, где они ещё шастают – а мы про них ни слухом, ни духом.

-         То есть... вы хотите сказать... – сама мысль показалась Артёму такой невероятной, что он не сразу осмелился произнести её вслух. – По-вашему, вход в Метро-2 где-то здесь?

        Неужели врата в Д-6, таинственную тень метро, находились совсем рядом с ними? Артёму в голову полезли все слухи, байки, легенды и теории о Метро-2, которых он успел наслушаться за свою жизнь. Чего стоила хотя бы вера в Невидимых Наблюдателей, о которой ему рассказали два его странных собеседника на Полянке! Он невольно огляделся по сторонам, словно рассчитывая увидеть невидимое.

-         Скажу тебе больше, - подмигнул ему сталкер. – Я думаю, мы уже в нём.

        В это поверить уже совсем было нельзя. Попросив у одного из бойцов фонарь, Артём принялся исследовать стены туннеля. Он ловил на себе удивлённые взгляды остальных, прекрасно понимая, что вид у него сейчас, должно быть, преглупый, но ничего не мог с собой поделать. Он и сам не до конца знал, что рассчитывал увидеть, попав в Метро-2. Золотые рельсы? Людей, живущих, как жили прежде, не знающих об ужасах нынешнего существования? Изобилие? Богов? Он прошёл от одного дозорного к другому, но так ничего и не обнаружив, вернулся к Мельнику. Тот разговаривал с охранявших дикарей бойцом.

-         Что с заложниками? В расход? – буднично поинтересовался конвоир.

-         Сначала пообщаемся, - ответил сталкер.

        Нагнувшись, он вытащил кляп изо рта старика, потом проделал то же и со вторым пленным.

-         Учитель! Учитель! Дрон идёт с тобой! Я иду с тобой, учитель! Дрон нарушает запрет, Дрон готов умереть от руки врагов Великого червя, но Дрон идёт с тобой, до конца! – сразу же запричитал дикарь, раскачиваясь из стороны в сторону над стонущим жрецом.

-         Что там дальше? Что ещё за червь? Какие ещё священные ходы? – спросил Мельник.

        Старик молчал. Испуганно оглянувшись на конвоиров, Дрон поспешно сказал:

-         Священные ходы Великого червя – запрет для добрых людей. Там Великий червь может показаться. Человек может увидеть. Запрет смотреть! Только жрецы могут. Дрон боится, но идёт. Дрон идёт с учителем.

-         Какой ещё червь? – поморщился сталкер.

-         Великий червь... Создатель жизни, – объяснил Дрон. - Дальше начинаются священные ходы. Не каждый день можно ходить. Есть дни запрета. Сегодня день запрета. Если увидеть Великого червя, превращаешься в пепел. Если услышишь, становишься проклят, быстро умираешь. Все знают. Старейшины говорят.

-         Там у них все, что ли, такие дегенераты? – сталкер беспомощно оглянулся на Артёма.

-         Нет, - помотал головой тот, - со жрецом поговорите.

-         Ваше преосвященство, - не скрывая иронии, обратился Мельник к старику. – Вы меня извините, я, так сказать, старый солдат... Как бы это выразиться... Высоким языком не умею. Но тут где-то в ваших владениях, есть одно место, которое мы ищем. Как бы подоступнее... Там хранятся...  Огненные стрелы? Гроздья гнева?

         Он всматривался в лицо старика, надеясь, что тот отзовётся на одну из его метафор, но жрец упорно молчал, угрюмо уставившись на него исподлобья.

-         Горящие слёзы богов? – под удивлёнными взглядами Артёма и конвоиров продолжал изощряться сталкер. – Молнии Зевеса?

-         Кончайте паясничать, - наконец презрительно оборвал его старик. – Нечего топтать трансцендентальное своими грязными солдатскими сапогами.

-         Ракеты, - сразу перешёл на деловой тон Мельник. – Ракетная часть в ближнем Подмосковье. Выход из туннеля от Маяковской. Вы должны понимать, о чём я говорю. Нам туда надо срочно, и вам лучше нам помочь.

-         Ракеты... – медленно, словно пробуя слово на вкус, повторил старик. – Ракеты... Вам, наверное, лет пятьдесят, так? Вы ещё помните. СС-18 на Западе назвали  «Сатаной». Это было единственное прозрение слепой от рождения человеческой цивилизации. Неужели вам мало?! Вы уничтожили весь мир, неужели вам мало?!!

-         Послушайте, ваше преосвященство, у нас на это нет времени, - оборвал его Мельник. – Даю вам пять минут, - он хрустнул костяшками, разминая ладони.

        Старик скривился. Похоже, ни грозное боевое облачение сталкера и его бойцов, ни небрежно скрытая угроза в голосе Мельника не производили на него ни малейшего впечатления.

-         А что, что вы мне можете сделать? – усмехнулся он. – Запытать? Убить? Сделайте одолжение, я всё равно стар, а нашей вере не хватает мучеников. Так убейте же меня, как вы убили сотни миллионов других людей! Как вы убили весь мой мир! Весь наш мир! Давайте, нажмите на курок вашей чёртовой машинки, как вы нажимали на курки и кнопки десятков тысяч разных машин и устройств!

        Голос старика, сначала слабый и хриплый, быстро наливался сталью. Несмотря на спутанные седые волосы, связанные руки и небольшой рост, он больше не выглядел жалко: от него исходила странная сила, каждое новое его слово звучало более убедительно и грозно, чем предыдущее.

-         Вам не надо душить меня своими руками, вам даже не придётся видеть моей агонии... Будьте вы прокляты со всеми вашими машинами! Вы обесценили и жизнь, и смерть... Вы считаете меня безумцем? Но истинные безумцы – это вы, ваши отцы и ваши дети! Разве не было опасным сумасшествием стараться подчинить себе всю землю, накинуть удила на природу, загнать её до пены и судорог? А потом, в порыве ненависти к себе и таким же, как вы, пытаться окончательно расправиться с ней?  Где вы были, когда мир рушился? Видели ли вы, как это было? Видели ли вы то, что видел я? Небо, сначала плавящееся, а потом затянутое каменными облаками? Кипящие реки и моря, выплевывающие на берег сварившихся заживо созданий, а потом превращающиеся в морозное желе? Солнце, пропавшее на долгие годы с небосклона? Дома, в доли секунды обращённые в пыль, и людей, обращённых в пепел? Вы слышали их крики о помощи?! А умирающих от эпидемий и изувеченных излучением? Вы слышали их проклятия?! Посмотрите на него! – он указал на Дрона, - посмотрите на всех безруких, безглазых, шестипалых! Даже те из них, кто приобрёл новые способности, клеймят вас!

        Дикарь упал на колени и с благоговением ловил каждое слово своего жреца. Артём и сам почувствовал в этот момент похожее желание. Даже конвоиры невольно сделали шаг назад, и только Мельник продолжал, прищурившись, смотреть старцу в глаза.

-         Видели ли вы гибель этого мира? – продолжал жрец. - Знаете ли вы, кто в ней повинен? Кто знает по именам тех, кто одним нажатием кнопки, даже не видя того, что творит, стирал с лица земли сотни тысяч людей? Превращал бескрайние зелёные леса в выжженные пустыни? Что вы сделали с этим миром? С моим миром?! Как вы посмели взять на себя ответственность за то, чтобы обратить его в ничто? Земля не знала большего зла, чем ваша адская машинная цивилизация, цивилизация, противопоставляющая неживые механизмы природе! Она сделала всё возможное, чтобы окончательно подмять, сожрать и переварить мир, но зарвалась и истребила самоё себя... Ваша цивилизация – это раковая опухоль, это огромная амёба, жадно всасывающая в себя всё, что есть полезного и питательного вокруг и исторгающая только зловонные отравленные отходы. И теперь вам снова нужны ракеты! Вам нужно самое страшное оружие, созданное вашей цивилизацией преступников! Зачем? Чтобы довершить начатое? Чтобы шантажировать последних выживших? Прорваться к власти? Убийцы! Я ненавижу вас, ненавижу вас всех! – в исступлении закричал он, потом закашлялся и замолчал.

        Никто не промолвил ни слова, пока он не справился с кашлем и продолжил:

-         Но ваше время оканчивается... И пусть я сам уже не доживу до этого, но вам на смену придут другие, придут те, кто понимает губительность техники, те, кто сможет обходиться без неё... Вы вырождаетесь, и вам остается недолго. Как жаль, что я не увижу вашей последней агонии! Но мы взрастим сыновей, которые увидят! Человек раскается в том, что в гордыне своей уничтожил всё, что было у него самого ценного! После веков обмана и лжи, он наконец научится различать зло и добро, правду и ложь! Мы воспитаем тех, кто заселит землю после вас. А чтобы ваша агония не затянулась, мы скоро воткнём вам кинжал милосердия в самое сердце! В дряблое сердце вашей догнивающей  цивизации... Этот день близится! – он плюнул под ноги Мельнику.

        Сталкер ответил не сразу. Он оценивающе разглядывал дрожащего от ненависти старика. Потом, скрестив руки на груди, издевательским тоном спросил:

-         И что же, вы выдумали себе какого-то червяка и насочиняли баек, просто чтобы внушить вашим людоедам ненависть к технике и прогрессу?

-         Молчите! Что вы знаете о моей ненависти к вашей треклятой, вашей дьявольской технике! Что вы понимаете в людях, в их надеждах, целях, потребностях?! Человеку не хватало именно такого бога... Такого, как мы создали. Если старые божества позволили человеку сорваться в пропасть, и сами погибли вместе со своим миром, нет смысла их оживлять... В ваших словах я слышу это чёртово высокомерие, это презрение, эту гордыню, которые и привели человечество на край пропасти. Да, пусть Великого червя нет,  пусть мы его выдумали, но у вас очень скоро будет возможность убедиться, что этот выдуманный подземный бог куда более могуществен, чем ваши сверзившиеся со своих тронов и разбившиеся небожители! Вы смеётесь над Великим червём? Смейтесь! Но последними будете смеяться не вы!

-         Довольно. Кляп! – приказал сталкер. – Пока его не трогать, он нам ещё дальше пригодиться может.

        Сопротивляющемуся и выкрикивающему проклятия старику снова запихнули в рот тряпку. Дикарь, которого на всякий случай держали за руки двое бойцов, никак не проявлял своего сочувствия. Он стоял молча, его плечи были бессильно опущены, а потухший взгляд не отрывался от жреца.

-         Учитель... Что значит – Великого червя нет? – тяжело выговорил он наконец.

        Старец даже не посмотрел на него.

-         Что значит – вы выдумали Великого червя, учитель? – тупо повторил Дрон, качая головой из стороны в сторону.

        Жрец не отвечал. Артёму показалось, что на свою речь старик израсходовал всю жизненную энергию и волю, и теперь, выплюнув наружу весь без остатка огонь ненависти и отчаяния, он впал в прострацию.

-         Учитель... Учитель... Великий червь есть... Ты обманываешь! Зачем? Ты говоришь неправду -  хочешь запутать врагов! Он есть... Есть! – неожиданно Дрон начал глухо и жутко подвывать.

        В его полувое-полуплаче росло такое отчаяние, что Артёму захотелось подойти к нему, чтобы утешить. Старец, кажется, уже распрощался с жизнью и потерял всякий интерес к своему ученику, его теперь тревожили совсем другие вопросы.

-         Есть! Есть! Он есть! Мы его дети! Мы все его дети! Он есть, и был всегда, и будет всегда! Он есть! Если Великого червя нет... Значит... Мы совсем одни....

        С дикарём, предоставленным самому себе, творилось что-то жуткое. Он вошёл в транс, мотая головой, как бы надеясь отвергнуть и забыть услышанное, выводя голосом одну и ту же ноту,  и капающие из его глаз слёзы мешались с обильно стекающей слюной. Он даже не делал попыток утереться, вместо этого вцепившись руками в свой бритый череп. Конвоиры отпустили его, и он упал на землю, затыкая руками уши, ударяя себя по голове, расходясь всё больше и больше, пока его тело не стало бесконтрольно выделывать дикие кульбиты, а крик заполнил весь туннель. Бойцы попытались усмирить его, но даже пинки и удары могли только на секунду перебить сдержать первобытный крик отчаяния, рвущийся наружу из его груди.

        Мельник неодобрительно посмотрел на заходящегося в припадке дикаря, потом расстегнул набедренную кобуру, выдернул оттуда «Стечкина» с глушителем, коротким точным движением навёл его на Дрона и спустил курок. Шлёпнул глушитель, и изгибающееся на полу напружиненное тело мгновенно обмякло.

        Нечленораздельный крик, в котором он заходился, оборвался, но эхо ещё несколько секунд повторяло его последние звуки, словно на миг продляя Дрону жизнь.

-         Ииииииииииииииии....

        И только сейчас до Артёма начало доходить, что именно кричал перед смертью дикарь.

        «Одни!»

        Сталкер сунул пистолет обратно в кобуру. Артём почему-то не мог заставить себя взглянуть на него, вместо этого рассматривая успокоившегося Дрона и сидящего неподалёку жреца. Тот никак не отреагировал на смерть своего ученика. Когда раздался пистолетный хлопок, старик чуть дёрнулся, потом мельком кинул взгляд на тело дикаря и снова равнодушно отвернулся.

-         Двигаемся дальше, - приказал Мельник. – На такой шум сюда сейчас пол-метро сбежится.

        Отряд моментально построился. Артёма поставили в хвост, на место замыкающего, снабдив мощным фонарём и бронежилетом одного из бойцов, который нёс Антона. Через минуту они снялись с места и двинулись вглубь туннелей.

        На роль замыкающего Артём сейчас не годился. Он с трудом переставлял ноги, запинаясь о шпалы, и беспомощно оглядываясь на шагающих впереди бойцов. В его ушах стоял предсмертный крик дикаря.

        Его отчаяние, разочарование и нежелание верить в то, что в этом страшном угрюмом мире человек остался совсем один, передалось Артёму. Странно, но только услышав вопль дикаря, полный безысходной тоски по нелепому, выдуманному божеству он начал понимать то вселенское чувство одиночества, которое питало человеческую веру.

        Ступая по пустому безжизненному туннелю, он и сам сейчас ощущал нечто подобное. Если сталкер оказался прав, и они уже больше часа углублялись в недра Метро-2, то загадочное сооружение оказывалось простой инженерной конструкцией, давным-давно заброшенной хозяевами и захваченной полуразумными людоедами и их фанатичными священниками.

        Бойцы зашептались. Отряд вступал на пустую станцию. Выглядела она необычно: короткая платформа, низкий потолок,  толстенные колонны из железобетона и кафельные стены вместо привычного мрамора указывали на то, что станция никогда не должна была радовать чей-то глаз, и единственным её назначением было как можно надёжней защитить тех, кто ей пользовался.

        Потускневшие от времени солидные бронзовые буквы на стенах, вдоль которых они продвигались, складывались в непонятное слово «Совмин». В другом месте было написано «Дом Правительства РФ». Артём точно знал, что станции ни под одним из этих названий в обычном метро не было, и означать это могло только одно – они уже давно вышли за его пределы. Мельник, похоже, не собирался здесь задерживаться. Спешно осмотревшись вокруг, он негромко посовещался о чём-то со своими бойцами, и они двинулись дальше.

        Артёма заполняло странное чувство, которое ему вряд ли удалось бы выразить словами. Словно в подаренном ему отчимом на день рождения ярком свёртке оказалась одна газетная бумага, а самого подарка найти так и не удалось.

        Невидимые Наблюдатели на его глазах мертвели, превращались из грозной, мудрой и непостижимой силы в фантасмагорические античные скульптуры, иллюстрирующие древние мифы, крошащиеся от сырости и сквозняков туннелей. Заодно с ними в его сознании рассыпались шелухой и другие верования, с которыми ему пришлось столкнуться за это путешествие.

        Перед ним раскрывалась одна из самых больших тайн метро. Он собственными ногами ступал по Д-6, которую кто-то из его собеседников назвал в своё время Золотым мифом метрополитена. Однако вместо радостного волнения он испытывал непонятную горечь. Он начинал понимать, что некоторые тайны прекрасны именно потому, что не имеют разгадки, и что есть вопросы, ответы на которые лучше никому не знать.

        Артём ощутил, как щеке стало холодно – в том месте, где дыхание туннелей прошлось по следу от ползущей вниз слезы. Он отрицательно покачал головой, совсем как это недавно делал пристреленный дикарь. Его начало знобить – то ли от промозглого сквозняка, несущего запах сырости и запустения, то ли от пронзительного чувства одиночества и пустоты.

        На долю секунды ему показалось, что всё на свете вдруг потеряло смысл – и его миссия, и попытки человека выжить в изменившемся мире, и вообще жизнь во всех её проявлениях.  В ней не было ничего – только пустой тёмный туннель отмерянного каждому  времени, через который он должен вслепую брести от станции «Рождение» до станции «Смерть». Искавшие веру просто пытались найти в этом туннеле боковые ответвления. Но станций было всего две, и туннель строился только для того, чтобы их связать, поэтому никаких ответвлений в нём не было и быть не могло.

        Когда Артём опомнился, оказалось, что он отстал от отряда на несколько десятков шагов. Что заставило его прийти в себя, он понял не сразу. Потом, оглядевшись по сторонам и прислушавшись, наконец осознал: в стене туннеля виднелась неплотно прикрытая дверь, через которую до него доносился странный нарастающий шум – чей-то глухой рокот или недовольное урчание. Его, наверное, совсем ещё не было слышно,

когда мимо двери проходили остальные. Но теперь не заметить этот шум становилось всё сложнее.

        Сейчас отряд оторвался от него уже, наверное, на сотню метров. Преодолев желание броситься ему вдогонку, Артём затаил дыхание, приблизился к двери и толкнул её вперёд. За ней открывался довольно длинный и широкий коридор, оканчивающийся чёрным квадратом выхода. Именно оттуда и долетал рокот, всё больше напоминающий сейчас рёв огромного животного.

        Шагнуть внуть Артём так и не осмелился. Как завороженный, он стоял, уставившись в пустой квадрат в конце коридора и слушая... Пока неожиданно рёв не усилился многократно, и тогда в проёме с другой стороны коридора не показалось в ярком луче фонаря что-то смутное, неимоверно огромное, неудержимо несущееся вперёд, мимо открытого прохода – и дальше.

        Артём отпрянул, захлопнул дверь и бросился догонять отряд.
Они уже успели заметить его пропажу и остановились. Белый луч беспокойно шнырял по туннелю, и попав в него, Артём на всякий случай поднял вверх руки и крикнул:

-         Это я! Не стреляйте!

        Слепящий свет милостиво погас. Артём заспешил вперёд, готовясь к тому, что ему сейчас устроят выволочку. Но когда он добрался до остальных, Мельник только спросил его негромко:

-         Ничего сейчас не слышал?

        Артём молча кивнул. Ему не хотелось говорить о том, что он только что видел, к тому же у него не было уверенности, что ему всё это не почудилось. С некоторых пор  он привык к тому, что в метро к своим ощущениям надо относиться осторожно.

        Что он видел? Разум говорил, что так мог выглядеть проносящийся мимо поезд метро, но это было полностью исключено: в метро не было уже десятки лет того количества электроэнергии, которое было бы необходимо для его движения. Вторая возможность была ещё более невероятна. Артём вспомнил про предостережения дикарей насчёт священных ходов Великого червя и про то, что нынешний день является запретным. Ничего другого в голову не приходило.

-         Ведь поезда больше не ходят, правда? – спросил он сталкера на всякий случай.

        Тот посмотрел на него как на сумасшедшего.

-         Какие ещё поезда? Они тогда как остановились, так ни разу больше и не двигались, пока их по частям не растащили. Ты про эти звуки, что ли? Это подземные воды, думаю. Тут река же рядом совсем. Мы под ней прошли. Ладно, пойдём, ещё неизвестно, как отсюда выбираться.

        Под его внимательным взглядом настаивать Артёму совсем не хотелось. А так как вторая его гипотеза была ещё безумней, он предпочёл замолчать и больше не возвращаться к этой теме.

        Река, наверное, и вправду была неподалёку. Мрачное безмолвие туннеля здесь разбавляли неприятные звуки: капающая вода, журчание тонких чёрных ручейков по краям рельс. Стены и своды влажно поблескивали, их покрывал белёсый налёт плесени,  тут и там встречались лужи. Воды в туннелях Артём привык бояться, и чувствовал он себя в этом перегоне совсем неуютно. Влага просачивалась в заброшенные и забытые человеком места: без ремонта и вечной борьбы с грунтовыми водами некоторые перегоны в метро давали течь. Отчим даже рассказывал ему о затопленных туннелях и станциях. Лишь по счастью они лежали довольно низко или находились на отшибе, так что на всю ветку напасть не распространялась. Поэтому мелкие капли на стенах Артёму казались предсмертной испариной брошенного умирать человека.

         Впрочем, чем дальше они продвигались, тем суше становилось вокруг. Постепенно ручейки иссякли, плесень на стенах стала попадаться всё реже, а воздух стал чуть легче. Туннель спускался вниз и оставался всё таким же пустым, и это не могло не настораживать. В который раз уже Артём вспоминал слова Бурбона, что пустой перегон – страшнее всего. Остальные, кажется, тоже это понимали и всё чаще нервно оборачивались назад, натыкаясь на идущего последним Артёма, и, встретившись с ним глазами, поспешно отворачивались .

        Они всё время шли прямо, игнорируя отрезанные решётками боковые ответвления и виднеющиеся в стенах толстые чугунные двери с колёсами запоров. Только сейчас Артёму становилось ясно, каких же невообразимых размеров был лабиринт, вырытый десятками поколений в земляной толще под городом его обитателями. Метро, оказывается, было всего лишь частью сплетённой из бесчисленных ходов и коридоров гигантской паутины, раскинувшейся в глубине.

        Некоторые из дверей, мимо которых шёл отряд, были открыты, и луч фонаря на секунды возвращал в бытие призраки брошенных комнат, ржавых двухярусных кроватей, загибающихся за угол коридоров с выкрашенными в серый и белый цвета стенами. Нигде не было ни следа людей, ни одной брошенной вещи. Однако даже увидеть сейчас на полу чьи-нибудь истлевшие останки Артёму сейчас было бы не так жутко.

        Казалось, их марш-бросок продолжался бесконечно. Старик шёл всё медленнее, он просто выбивался из сил, и ни тычки в спину, ни матерная брань конвоиров уже не могли заставить его ускорить шаг. Привалов отряд не делал, и самая долгая остановка продолжалась полминуты – ровно столько, сколько требовалось, чтобы сменить руки бойцам, которые тащили носилки с Антоном. Его сын держался на удивление стойко. И хотя было заметно, что Олег уже устал, он ни разу не пожаловался, а только упорно сопел, стараясь идти наравне со всеми.

        Впереди оживлённо заговорили. Выглянув из-за широких спин, Артём понял, в чём было дело. Они вступали на новую станцию. Выглядела она почти так же, как и предыдущая: низкие своды, слоноподобные колонны, крашенные масляной краской бетонные стены, отсутствие каких-либо декоративных элементов. Платформа была необычно широкая, и что находилось с другой её стороны, толком разглядеть не получалось. На беглый взгляд, в ожидании поезда здесь могли бы разместиться не меньше двух тысяч человек. Но и здесь не было ни души, а последний поезд отправился в неизвестный пункт назначения так давно, что рельсы покрылись чёрной ржавчиной, а прогнившие шпалы поросли мхом. Составленное из литых бронзовых букв название станции заставило Артёма вздрогнуть. Это было то самое загадочное слово «Генштаб». Он сразу вспомнил и о военных в Полисе, и о мёртвых огоньках, блуждающих в сквере у развороченных стен здания Министерства обороны.

        Мельник поднял руку в перчатке вверх. Отряд мгновенно замер.

-         Ульман, за мной, - бросил он и легко взобрался на платформу.

        Здоровый, похожий на медведя боец, шагавший с ним рядом, подтянулся на руках и последовал за сталкером.  Мягкие звуки их крадущихся шагов тут же растворились в тишине станции. Остальные члены отряда, словно по команде, заняли оборонительную позицию, держа под прицелом туннель в обоих направлениях. Оказавшись в середине, Артём решил, что под их прикрытием пока может успеть рассмотреть странную станцию.

-         Папа не умрёт? – он почувствовал, как мальчик потянул его за рукав.

        Он опустил глаза. Олег стоял, умоляюще глядя на него, и Артём понял, что тот готов расплакаться. Он успокаивающе покачал головой и потрепал мальчика по макушке.

-         Это из-за того, что я рассказал, где папа работал? Его поэтому ранили? – спросил Олег. – Папа мне всегда говорил, чтобы я никому не болтал... – он всхлипнул. – Говорил, что люди не любят ракетчиков. Папа сказал, что это не стыдно, это не плохо, что ракетчики родину защищали. Что просто другие им завидуют.

        Артём с опаской оглянулся на жреца, но тот, утомлённый дорогой, сел на пол и смотрел в пустоту погасшим взором, не обращая никакого внимания на их разговор.

        Через несколько минут вернулись разведчики. Отряд сгрудился вокруг сталкера, и тот сжато ввёл остальных в курс дела:

-         Станция пуста. Но не заброшена. В нескольких местах – изображения их червя. И ещё... Нашли схему -  на стене от руки нарисована. Если ей верить, эта ветка идёт к Кремлю. Там центральная станция и пересадка на другие линии. Одна из них отходит в направлении Маяковской. Придётся двигаться туда. Путь должен быть свободен. В боковые проходы соваться не будем. Вопросы?

        Бойцы переглянулись между собой, но никто не отозвался.

        Зато старик, безучастно сидевший до этого на земле, при слове «Кремль» забеспокоился, завертел головой, и начал что-то мычать. Мельник нагнулся и вырвал у него изо рта кляп.

-         Не надо туда! Не надо! Я не пойду к Кремлю! Оставьте меня здесь! – забормотал жрец.

-         В чём дело? – недовольно спросил сталкер.

-         Не надо к Кремлю! Мы туда не ходим! Я не пойду! – как заведённый, повторял старик, мелко трясясь.

-         Ну вот и замечательно, что вы туда не ходите, - отозвался сталкер. – По крайней мере, ваших там не будет. Туннель пустой, чистый. Я  в боковые перегоны соваться не собираюсь. По мне лучше так, напролом, через Кремль.

        В отряде зашептались. Вспомнив зловещее свечение на кремлёвских башнях, Артём понял, почему не только жрец боялся туда идти.

-         Всё! – оборвал ропот Мельник. – Двигаемся вперёд, времени нет. У них сегодня и точно запретный день, в туннелях – никого. Неизвестно, когда он закончится, но нам тогда туго придётся. Поднимайте его!

-         Нет! Не ходите туда! Не надо! Я не пойду! – старик, казалось, совсем обезумел.

        Когда к нему подошёл конвоир, жрец неуловимым змеиным движением вывернулся у него из рук, потом с притворной покорностью замер под наведёнными дулами автоматов, и вдруг коротко дёрнул связанными за спиной руками.

-         Ну и пропадайте! - торжествующий смех через несколько секунд превратился в захлёбывающийся хрип, тело вывернула судорога, а изо рта обильно пошла пена.

        Конвульсия свела мышцы его лица в безобразную маску, тем более ужасную, что провал рта на ней изгибался уголками кверху. Это была самая страшная улыбка, которую Артёму доводилось видеть в его жизни.

-         Готов, - резюмировал Мельник.

         Он приблизился к упавшему на землю старику и, поддев его за спину носком ботинка, перевернул тело. Жёсткий, словно окоченевший, труп тяжело поддался и перекатился лицом вниз. Сначала Артём подумал, что сталкер сделал это, чтобы не видеть лица мёртвого, но потом понял настоящую причину. Своим фонарём Мельник освещал перетянутые проволокой запястья старика. В кулаке правой руки тот сжимал иглу, воткнутую в предплечье левой. Как жрец исхитрился это сделать, где ядовитое жало было спрятано у него всё это время, и почему он не воспользовался им раньше, Артём себе представить не мог. Он отвернулся от тела и закрыл ладонью глаза маленького Олега.

        Отряд безмолвно застыл на месте. Хотя приказ выдвигаться был отдан, никто из бойцов не шелохнулся.  Сталкер оценивающе оглядел их. Можно было легко себе представить, что творилось у бойцов в голове: что же такое ждало их в Кремле, впереди, если заложник предпочёл покончить с собой, только чтобы не идти туда?

        Не тратя времени на убеждения, Мельник шагнул к носилкам со стонущим Антоном, нагнулся и взялся за одну из ручек.

-         Ульман! – позвал он.

        После секундного колебания широкоплечий разведчик занял место у второй ручки носилок. Подчиняясь неожиданному импульсу, Артём подошёл к ним и схватил заднюю ручку. Рядом с ним встал кто-то ещё. Не говоря ни слова, сталкер распрямился, и они двинулись вперёд. Остальные последовали за ними, и отряд снова образовал боевое построение.

-         Тут недалеко уже осталось, - тихо сказал Мельник. – Пара сотен метров. Главное – переход на другую линию найти. Потом – до Маяковской. Что дальше – не знаю. Третьяка нет... Придумаем что-нибудь. Теперь у нас одна дорога. Сворачивать нельзя.

        Его слова про дорогу всколыхнули что-то в Артёме, он снова вспомнил про свой путь. Задумавшись, он не сразу осознал, о чём говорил Мельник до этого. Но как только слова сталкера про погибшего Третьяка дошли до занятого другим сознания, он встрепенулся и громко прошептал ему:

-         Антон... Раненый... он ведь в РВА служил... Он ведь ракетчик! Значит, мы ещё сможем! Сможем?

        Мельник недоверчиво оглянулся через плечо, потом посмотрел на распростёртого на носилках командира дозора. Тот, кажется, был совсем плох. Паралич у Антона уже давно прошёл, но теперь его терзал горячечный бред. Стоны сменились обрывками фраз, неясными, но яростными приказами, отчаянной мольбой, всхлипыванием и бормотанием. И чем ближе они подходили к Кремлю, тем громче делались выкрики раненого, тем напряжённее он выгибался на носилках.

-         Я сказал! Не спорить! Они идут... Ложись!  Трусы... Но как же... как же с остальными?! Никто не сможет там, никто! - доказывал Антон своим товарищам, которых видел только он один.

        Его лоб покрылся испариной, и Олег, бежавший рядом с носилками, воспользовался короткой заминкой, пока бойцы меняли руку, и промокнул отцу лоб тряпкой. Мельник посветил на командира дозора, словно пытаясь понять, сумеет ли тот ещё прийти в себя. Стало видно, как тот стискивает зубы, как беспокойно мечутся под веками глазные яблоки. Кулаки его были сжаты, а тело рвалось то в одну, то в другую сторону. Брезентовые ремни не давали Антону вывалиться, но нести его становилось всё сложнее.

        Ещё через полсотни метров Мельник поднял ладонь вверх и отряд снова остановился. На полу белел грубо намалёванный знак: привычная уже извилистая линия упиралась утолщением головы в жирную красную черту, отсекавшую лежащий впереди туннель. Ульман присвистнул.

-         Загорелся красный свет, говорит – дороги нет, - нервно засмеялся кто-то сзади.

-         Это червякам, нас не касается, - отрезал сталкер. – Вперёд!

        Однако теперь они продвигались вперёд ещё медленнее. Мельник передал свою ручку носилок Артёму и занял место во главе отряда, надвинув на глаза прибор ночного видения. Но они перестали спешить не только из осторожности. На станции «Генштаб» перегон стал забирать вниз ещё круче, и, хотя он оставался всё таким же пустым, от Кремля словно ползла незримая, но осязаемая дымка чьего-то присутствия. Обволакивая людей, она наделяла их уверенностью, что там, в чёрной беспросветной глубине, скрывается что-то необъяснимое, огромное и злое. Это было не похоже на ощущения, которые Артёму довелось испытать до сих пор – ни на преследовавший его тёмный вихрь в туннелях на Сухаревской, ни на голоса в трубах, ни на порождённый и подпитываемый людьми суеверный страх перед туннелями к Парку Победы. Всё лучше чувствовалось, что на этот раз за ним прячется что-то... неодушевлённое, но всё же живое.

        Артём посмотрел на дюжего бойца, идущего по другую сторону носилок,   которого сталкер называл Ульманом. Ему вдруг страшно захотелось поговорить, неважно о чём, главное, чтобы услышать человеческий голос.

-         А почему у Кремля звёзды на башнях светятся? – вспомнил Артём терзавший его вопрос.

-         Кто тебе сказал, что они светятся? – удивлённо, но охотно ответил тот. – Ничего там такого нет. На самом деле с Кремлём так - каждый что хочет, то и видит. Некоторые говорят, что даже его уже самого давно нет, просто Кремль-то надеется увидеть каждый. Хочется же верить, что самое святое осталось цело.

-         А что с ним произошло? – спросил Артём.

-         Никто не знает, - отозвался разведчик, – кроме твоих людоедов. Я молодой ещё, мне тогда лет десять было. А те, кто воевал, говорит, что Кремль не хотели разрушать, и сбросили на него какую-то разработку секретную... Биологическое оружие. В самом начале. Её не сразу заметили, и даже тревогу не объявили, а когда поняли, что к чему, уже поздно было, потому что эта разработка там всех сожрала, да ещё и из окрестностей народу засосала. Живёт себе за стеной до сих пор и чудесно себя чувствует.

-         А как она... засасывает? – Артём не мог отделаться от видения – мерцающих нездешним светом звёзд на верхушках кремлёвских башен.

-         Знаешь, было насекомое такое – муравьиный лев? Копало в песочке ямки, воронки такие, а само залезало на дно и рот раскрывало. Если муравей мимо пробегал и случайно на край ямки вступал – всё. Конец трудовой биографии. Муравьиный лев шевелился, песок ко дну сыпался, и муравей прямо вниз, в пасть падал. Ну вот и с Кремлём то же. Стоит на край воронки попасть – затянет, - ухмыльнулся он.

-         А почему люди сами внутрь идут? – настаивал Артём.

-         А я откуда знаю? Гипноз, наверное... Ловит как-то, настраивается. Вон, возьми хотя бы этих твоих людоедов-иллюзионистов... Как мозги морозят! А ведь пока сам не увидишь - не поверишь. Так бы мы и остались там.

-         Так что же мы к нему тогда в самое логово идём? – недоумённо спросил Артём.

-         Это не ко мне вопросы, а к начальству. Но я так понимаю, что надо снаружи быть, и на башни со стенами смотреть, чтобы оно тебя сцапало. А мы, вроде, внутри уже... Куда здесь смотреть-то?

        Мельник обернулся и сердито шикнул на них. Говоривший с Артёмом боец тут же осёкся и замолчал. И стало слышно то, что заслонял звук его голоса – идущее из глубины нехорошее, негромкое... булькание? Урчание? Довольно было один раз услышать этот звук - вроде и предвещающий ничего страшного, но какой-то настойчивый и неприятный – как забыть его становилось очень сложно.

          Они прошли мимо тройных, построенных одни за другими, мощных гермоворот. Все створки были гостеприимно распахнуты настежь, и тяжёлый железный занавес поднят к потолку. Двери, подумал Артём. Мы на пороге.

        Стены вдруг расступились, и они оказались в мраморном зале – настолько просторном, что луч мощных фонарей еле добивал до противоположной стены, превращаясь там в рассеянное бледное пятно. Потолок, в отличие от других секретных  станций, здесь был высокий, его держали мощные, богато украшенные колонны. Сверху свисали почерневшие от времени массивные золочёные люстры, всё ещё отзывающиеся на свет фонаря кокетливым блеском. Стены были покрыты огромными мозаичными панно, изображавшими одетого в пиджак немолодого человека с бородкой и большой залысиной и улыбающихся ему людей в рабочей форме, молодых девушек в скромной одежде и лёгких белых косынках, военных в старомодных фуражках, несущиеся по небу эскадрильи истребителей, ползущие строем танки, и, наконец, сам Кремль. Названия у этой удивительной станции не было, но именно его отсутствие лучше всего давало понять, куда они попали.

        Здесь всё находилось в невероятном запустении. Казалось, нога человека не ступала сюда десятилетиями. Колонны и стены были покрыты густым, чуть ли не сантиметровым слоем серой пыли.

        Дальше на пути стоял необычный поезд. У него было всего два вагона, но зато тяжело бронированных, выкрашенных в защитный тёмно-зелёный цвет. Окна заменяли узкие, напоминающие бойницы щели, закрытые затемнённым стеклом. Двери – по одной в каждом вагоне – были заперты. Артёму подумалось, что хозяевам Кремля, может быть, действительно так и не удалось воспользоваться своим тайным путём для бегства.

        Они выбрались на платформу и остановились.

-         Так вот оно как здесь... – сталкер задрал голову к потолку, насколько позволял шлем. – Сколько уже сказок слышал... А ведь всё не так...

-         Куда дальше? – спросил у него Ульман.

-         Понятия не имею, - признался Мельник. – Надо осмотреться.