Мангеш Пандаонкар

Некролог

Жил счастливый человек на свете  
и вчера помер,
читая статью в газете о внешней политике.     
Перед тем как умереть,
он отгулял свой отпуск,
заплатил страховые взносы,    
составил счета
за свет, за газ и за стирку.
Счастливец был участником всех собрана
знал в лицо каждого партийного босса.   
Посещал интеллектуальные семинары,     
тщательно следил за своим здоровьем,
раз в две недели принимал слабительные пилюли.
Он всю жизнь служил
на одном месте.
У него были незыблемыми взгляды.
Не зря же
всегда голосовал за одну партию.       
Он дважды
совершил с семьей паломничество.
Каждую субботу он прогуливал детей       
в общественном парке.
Считал своим долгом
покупать облигации.
Он был счастлив в своей стране» 
неся бремя дороговизны.
И часто наедине с собой
насвистывал военные марши.
Глаза счастливца закрылись,   
и тело стало твердым, как дерево.
Что же, каждый приходит в этот мир
и уходит...
Этот был счастлив перед смертью.
Да будет он счастлив и после...

Бродяга

Где-то в глубине души я — бродяга.
   Я помню детские игры —
   мы строили шалаш под деревом:     
   стены плели из веток,
   а крышу листьями крыли.
   Мне нравилась эта затея.
   Но вдруг нападала ярость и я все разрушал!
Где-то в глубине души я бродяга.
   Школьные годы. Доска. Раскрытая книга...
   На мне опрятная шапочка... Торжественный выход
                                                                   в школу...
   О чем толкует учитель очкастый
   с тростью в руке?..
   Взгляд у него как бритва...
   В школьные годы на меня давили четыре стены.
   Мысли через окно улетали
   вслед за кочующим облаком.
   Белка махала роскошным хвостом. Деревья
   шумели и зазывали на волю...
   Мог ли я не удрать!
Где-то в глубине души я бродяга.                 
   Так же и дом родной я оставил.
   В нем хватало всего.
   Полна была чаша.
   Но тот угрюмец, что прятался в глубине души,
   гнал меня отовсюду.
   И в погоне за счастьем
   оставался несчастным.
   Я закрывал глаза и видел синюю гору,
   тропинку, взбегающую высоко по склону.
   Тянуло меня туда, тянуло неодолимо...
Где-то в глубине души я бродяга.
   Порой на рассвете меня осаждают странные
                                                        чувства...
   Будто туман рассеивается
   и свет льется в душу.
   И тогда мне тесны границы известного мира.
   Смутная мистика, темная тяга бередит сердце
                                                          бродяги.
   Он встает, чтобы снова
   разбросать все игрушки,
   даже стены, что сложены своими руками, —
                                                     разрушит.
   И погружается вновь в неизведанное,
   в сердечную смуту.
Где-то в глубине души я бродяга.
   Есть у меня дом, — но все равно я бездомный.   
   Четыре стены бродягу прельстить не могут.
   Может, надо мной тяготеет проклятье
   предшествующего рожденья...
   Кто знает...
   Разваливается сам по себе строгий порядок.
   Зов из далекой бездны
   Все границы сметает...
Где-то в глубине души я бродяга.

Зубейр Ризвн

О низкорослых

Сказание старо 
И верится едва...

Они все были низкорослы, некрасивы.
Увидев в зеркале себя,
Всегда сердились.
А ведь их предки обладали
Завидным ростом, статью.
Умом,отвагой славились они.
Куда бы ни пошли,
К себе приковывали взоры,
И люди долго вслед глядели им.
Однажды
Низкорослые потомки
Решили наконец поправить дело.
Далеких предков раздобыли гороскопы,
Припомнили старинные преданья,
Отстроили, покрасили дома,
В которых их отцы и деды жили,
С большим умением расставили кругом
Все сохранившиеся вещи
И для народного открыли обозренья.
В просторных галереях
Поставили скульптурные портреты,
В газетах и журналах написали
О подвигах отцов.
И загремела слава предков низкорослых!
Я слышал, что с тех пор
Их больше зеркала не огорчают.
Ведь в блеске славы доблестных отцов
Заметят разве низкорослость сыновей?!

Праведные старцы

Предание старо
И верится едва...

Они были добры,
Чисты душой и телом;
Султаны целовали их порог,
В молитвах их была такая сила,
Что не услышать их не мог Всевышний,
Все странники, пускаясь в путь,
Свое имущество им оставляли,
Вернувшись, получали всё
В сохранности и целости.
Из дальних мест
Пешком
Им поклониться приходили люди.
Наречь новорожденных,
Благословить просили.
Святыми почитали их.
Нередко к ним слетались птицы
И щебетали спой привет.
Но вот однажды их ученики
В молельне старой старцев погубили.
Сняв с них халаты и чалмы,
Надели на себя.
Поставили надгробья на могилах
И новую построили молельню,
Покойных старцев мудрыми словами
Покрыли стены келий...
Говорят,
Что много лет ученики,
Скрывая правду о молельне старой,
Привлечь пытались к новой всех,
Но люди
Из отдаленных мест не приходили больше
Святой поцеловать порог.

Нила Падманабан

Слава

Разговоры о славе
«нашей»
'(называют ее, конечно, «вашей»)
превращаются — если их записать-
в паводок
нечистот.
«Вашим» становится
благородство мужское,
женская верность;
слуги богов спешат,
покуда похмелье еще не прошло —
напахать, сколько можно:
арена для действий известна.

Видение

Вдесятером
собрались мудрецы
долго мудрили
в итоге
отнюдь не снесли
золотого яйца но
вынесли резолюцию

Расплата

«Такие красивые
статуэтки богов —
для чего ты разбил их?
Неужели не стыдно?»
«Я сам их сделал,
так почему же изваяние дорого вам,
и ни к чему — ваятель?»

Осел-грамотей

Извивается воплями
ослиная страсть,
ладит писатель для страсти своей
литературную снасть.

Нужны ли ослу
благовония?
Кто в руки берет
нож мясника —
сумеет ли он
таковым писать?

Осел, озверев от страсти,
в поле катается на песке.
Очень похоже
на занятия
литературой.

Чужак

Те, кто знали меня —
     ушли подальше.
Те, что не знали —
     пришли поближе,
потом и те
     и другие
собрались вместе.
     Тогда я
ушел сам от себя —
     подальше,
стал чужаком
     самому себе.

Страна

Хитрецы-шакалы
воют,
бегают стаями.

В одиночестве,
с громким ревом,
шествуют
гордые львы.

Дхармавир Бхарати

Нет никакой необходимости...

Нет никакой необходимости в том,
чтоб ужасное что-нибудь произошло:
железнодорожная катастрофа
с десятками изувеченных жертв,
или пожар,
трагический взрыв,
унесший сотни безвинных жизней,
или гибель океанского корабля,
во мгле напоровшегося на утесы...
Нет необходимости —
ведь и без того
что-нибудь случается ежеминутно:
то на перекрестке,
в потоке прохожих,
кто-то задохнется и беззвучно упадет,
то из полутемного закоулка
вырвется душераздирающий крик,
то чей-то зазевавшийся ребятенок
вдруг угодит под гремящую челюсть
громадной уродины — грузовика...
Что-нибудь случается на каждом шагу,
и совсем не нужно,
чтоб ты ужаснулся,
подумал, что в мире неладное творится,
или вообще хоть о чем-то подумал—
ведь сколько мелькает подобных картинок,
несвязных, как обрывочные кинокадры,
за ясной броней ветрового стекла!..
Или вот этот расплющенный голубь
под колесом красавца-лимузина:
кровавый комок,
прилипший к покрышке,
медленно крутится — и раз, и другой,
и третий...
И тут ты, наверно, подумаешь...
Нет, не подумаешь, пожалуй, ни о чем —
что в этом мире скучней и будничней
уличной случайной смерти?
Нет никакой необходимости в том,
чтоб ужасное что-нибудь произошло, —
вполне достаточно,
чтобы однажды,
в один из дождливых бомбейских полудней,
ты в кабинете своем сидел
молча,
подавленный, опустошенный,
глядя бездумно в широкое окно
на дождь над заливом.
И вполне достаточно,
чтобы одинокая тяжелая капля,
долго висевшая на краешке фрамуги,
вздрогнула
и, след прочертив извилистый,
неторопливо сползла по стеклу.
Тогда
что-то дрогнет в твоей груди,
а в окне, перечеркнутом струйкой отвесной,
расколется небо,
распорется море,
и трещина вопьется в душу твою!
И внезапно вскрикнет
тот самый прохожий,
беззвучно свалившийся на перекрестке,
и тонкие ручонки к тебе протянет
ребенок,
исчезая под грузовиком...
Сбрасывая подлое оцепененье,
жгучим языком костра заполыхав,
на ноги ты вскочишь,
крикнешь: — Не бойся! —
крикнешь: — Я здесь! Я спасу тебя, спасу!.. -
и бросишься вперед, и — себя уже не помня -
ладонь бесстрашно протянешь между
грубым колесом
и дрожащим, испуганным
голубем, силящимся взлететь...
И голубь взлетит!
А что с тобою станет,
к этому никто присмотреться не захочет,
да и в самом деле:
что скучнее, будничней
уличной, нелепой смерти?..
И нет никакой необходимости в том,
чтоб ужасное что-нибудь произошло:
железнодорожная катастрофа,
кораблекрушение или взрыв...
Довольно, чтоб капля — одна только капля,
чашу переполнив,
сползла по стеклу...
А голубь взлетит —спасенный тобою голубь!

Шив К. Кумар

Отречение

Отречься нетрудно — нужно
просто выключить память,
и потом, увидев чье-то лицо,
выплывшее из глубин прошлого,
смотреть на него невидящим взором,
не узнавая.

         Решиться вспомнить о прошлом,
         столкнувшись где-нибудь в тупике         
         с разящим взглядом памяти,
         означает поддаться на провокацию,
         признать все свои поражения
         и победы и бесповоротно
         отречься от возможности отречения.

Женщина, торгующая манго

Она сидит на корточках
посреди пыльного тротуара
возле пирамиды своих плодов,
омытая молоком юности,
украшенная единственной розой.
         Сквозь дыры в ее блузе
         проглядывают
         нагое плечо
         и две сияющие луны,
         сбивающие
         всадников с пути.
Глаза старика, две праздные
птицы, жадно клюют
сосцы удивительных плодов.
         "Эй,купи что -нибудь
         или ступай в молельню,
         где смерть сорвет
         последний волос
         с твоей головы!"